Она терпеливо ждала, когда он обуется, наденет шапку, дубленку и простится с ней. Но вдруг Николай, уже сунув ногу в ботинок, замер на месте как вкопанный. Затем быстро вытащил ногу обратно и выругался так, как не ругался никогда — не то что при Любке, а судя по всему, вообще впервые в жизни. Хоть и работал когда-то таксистом.
— Вот, сука рваная, шаболда! Нассала прямо в ботинок, проститутки кусок!!! — кричал он. — Где она?! Убью на х…й!!! Порву, как грелку!!!
Степаниды, и впрямь, нигде не было видно. Но Любка вместо того, чтобы негодовать вместе со своим обгаженным гостем, вдруг зашлась таким задорным смехом, что Николай, скакавший по прихожей на одной ноге и размахивавший мокрым ботинком, даже обиделся.
— Ты чего ржешь, идиотка?! — напустился он на Любку. — Вот дебилка! И кошка твоя такая же!
Любка, затаив злорадную усмешку, подала ему пачку бумажных салфеток, и, скрестив руки на груди, стала ждать, когда он чуть поостынет, подсушит меховую подкладку ботинка, обуется и уйдет.
— Ладно, малыш, извини, что я на тебя так… наехал, — миролюбиво сказал он на прощание и дежурно чмокнул Любку в щеку. — Увидимся.
Как только дверь за Николаем закрылась, в прихожей тотчас появилась нашалившая Степанида. Она выгнула спинку и принялась тереться о дверной откос, а затем о Любкины ноги, словно извинялась за то, что своим недостойным поступком порушила хозяйке личную жизнь.
Наталья Сергеевна, заказчица, приехала за картиной вечером, в канун Рождества. Любка стояла возле окна, когда ее белая «Ауди» остановилась у подъезда. Высокая, статная, в светлой норковой шубе, отороченной мехом рыси, она, как Снежная Королева, вышла из машины. Увидев ее, Любка словно получила хороший тычок: надо же, какие на свете бывают женщины — успешные, богатые, ухоженные… Звонок в дверь раздался буквально через минуту. Люба открыла, и роскошная Наталья вошла в ее убогое жилище. За ней шлейфом тянулся аромат дорогих духов, бриллианты холодно искрились в ушах. Она проследовала в комнату и там долго смотрела на картину, так что Любка уже начала беспокоиться: не нравится, что ли?
— Слушайте, Люб, по-моему, это гениально, — сказала, наконец, Наталья.
— Ну не знаю. — Любка стыдливо пожала плечами.
— Нет, вы не скромничайте. Мне правда очень нравится. Вы, бесспорно, талантливы. Я, конечно, сужу, как обыватель, но… это ведь очевидно. А можно посмотреть остальные ваши работы?
Любка показала некоторые другие. Наталья пришла в восторг.
— Отлично! Классно! Люба, мне кажется, у вас большое будущее.
— Хотите кофе? — внезапно спросила Любка.
Она надеялась, что Наталья откажется, ибо просто не представляла себе, как усадит такую респектабельную гостью в своей тесной кухне с нищенской обстановкой. А кофе предложила просто потому, что так было принято. И еще потому, что ей было очень неудобно и непривычно слышать хвалебные отзывы в свой адрес.
— А давайте! — согласилась, как на грех, Наталья и сняла свою чудесную пушистую шубку.
Люба проводила ее на кухню и включила чайник. Гостья, видно, не страдала снобизмом — безо всякой брезгливости она села на табуретку и облокотилась на столешницу. Скоро кухня наполнилась густым ароматом кофе.
— Послушайте, Люба, я хочу пригласить вас послезавтра на день рождения к этому моему знакомому.
— Зачем? — испуганно спросила Любка, едва не выронив чашку с кофе.
— Ой, какой у вас котеночек хорошенький! — воскликнула Наталья, погладив крутившуюся под ногами Степаниду. — А за тем, Люба, что вам надо выходить в свет, чтобы представлять свои работы. Вам ведь нужны новые клиенты?
— Нужны, — согласилась Любка.
— Ну вот. Поймите, сидя дома или торгуя своими картинами на рынке, вы вряд ли когда-нибудь получите должное признание. К пенсии, возможно, и получите. Но вы же понимаете, что деньгами и славой лучше пользоваться в молодости.
— Не знаю. Наверное, вы правы.
— Так вы пойдете?
— Мне не в чем, — призналась Любка с горечью в голосе.
Это была абсолютная правда. У нее ничего не было, кроме турецких джинсов, пары толстых свитеров и водолазок.