доставалось мне крепко, дурные примеры перенимал, читать-писать не научился, зато во всех пороках преуспел! Даже армия и та на меня не польстилась.
-- Вот уж нашел о чем жалеть! -- бросает Бастико.-- Загнали бы тебя в казармы, a оттуда послали бы издыхать неизвестно за что -- то ли в Мексиканскую экспедицию, то ли на Крымскую войну *.
Нищебрат уже отдышался и с достоинством заканчивает свою речь:
-- Ясно, я женился, вообще-то баб я не пропускал, уж поверьте на слово. Вы мою Сидони знаете, и посему на сей счет полный молчок.
-- Дюшатель * заявил, что рабочим вовсе не обязательно жениться и семыо заводить,-- ворчливо вставляет рыжий Матирас. -- Незачем, мол, рабочим зря землю загромождать, раз они не могут обеспечить себе средства к существованию.
-- Он, как это его... прав,-- бурчит Пливар.
Алексис невысокий, молоденький, в очках, он работает наборщиком y Гифеса, пришепетывая, начинает объяснять, что это совершенно верно, что французский министр Дюшатель действительно держал такие речи и что Варлен *, переплетчик, даже приводил эти слова в имперском суде на втором процессе Международного товарищества рабочих *. Гражданин Варлен уточнил, что Дюшатель не сам это выдумал, a позаимствовал y "филантропа" англичанина по фамилии Мальтус.
Пока Нищебрат подкрепляет свои слабеющие силы солидной порцией пойла, за столом стоит гул голосов. Фалль рассказывает о своих малышах: все четверо больны, Матирас жалуется на дороговизну, Вормье -- на безработицу, a Бастико орет:
-- A если ты потребуешь, чтобы тебе повысили плату, тебя тут же турнут, помирай себе с голоду или пожалуйте в тюрьму, как в Каталонии, a то еще, чего доброго, и расстреляют, как в Фосс-Лешше... Уж в суд-то обязательно потащат.
-- Тринадцать погибло в июне в Ла-Рикамари! Четырнадцать -- в октябре в Обене! *
-- Министр Лебеф представил к ордену капитана Госсерана, который приказал открыть огонь.
Вдруг снова в общий гомон ввинчивается пронзительный голос Ншцебрата:
-- A теперь, нищие братья, расскажу я вам о моем будущем, о нашей судьбе, о судьбе всех нас, бедняков! Распространяться не буду, и вот почему: если не помру раньiне срока от застарелой золотухи, проскриплю еще несколько мерзких лет, покуда не попаду в дом призрения.
-- Если только место найдетсяl
-- И кончишь, как Меде.
Все взоры обращаются к согGанному силуэту попрошайки -- это он в углу y арки протягивает за подаянием руку. Ветхая каскетка сползает ему на глаза. Так и торчит он там целые дни, болезненно жмурясь, и клянчит грошик, бормоча что-то невнятное.
-- A ведь был литейщиком y Денвер-Леневэ в Лурсине,всвое время былработник хоть куда,-- буркает себе под HOC Матирас.
-- Этот человек,-- возглашает Алексис-наборщик,-- произвел в четыре раза больше того, что потребил.
И молоденький наборщик начинает громить захребетников-капиталистов. Пряди длинных прямых волос падают ему на лицо, на носу подпрыгивают очки в такт обвинительной речи "против людей, которые ничего не производят, которые жиреют за счет того, что девяносто девять их братьев из ста лишены самого необходимого*.
Разгневанные сотрапезники машинально оглядываются на закрытые ставни второго этажа виллы. Хозяин этой квартиры -- единственный "капиталист", которого' они видели во плоти. Ho господин Валькло неделю назад уже покинул Париж со всем своим добром и домочадцами.
Вот о чем шумит ночной Бельвиль, и отголоски застольных бесед доходят до окошка мансарды, где я царапаю эти строчки, a мама только что заснула, но спит беспокойно, мечется во сне.
Воскресенье, 21 августа 1870 года. Около полудня.
Марта может говорить о политике не хуже иного рабочего -- члена Интернационала, a через минуту уже носится в салочки. Она верховодит дюжиной ребят из нашего тупика, всей этой мелюзгой,то командует, то нянчится с ними, словно родная мать. Как-то вечером она отважно бросилась на защиту какого-то хилого мальчугана,
fiй
которого отчим колотит почем зря, срывая на нем злость, и вовремя бросилась, a то пришиб бы мальчишку до смерти, и она же прибила Адель, дочку жестянщика, и Филиберa, старшего сынишку торговки пером: как, мол, посмели не принести мешок древесного угля, a уголь по ee приказу таскают y дядюшки Вергуньи с улицы Орийон. Она знакома со всеми знаменитостями нашего квартала: с Огюстом Виаром , с ЭКюлем Бержере, с интернационалисгом Остеном с Бютт-Шомона, с журналистом Jlюсшraa, с сапожником Тренке*, который, как только где ee завидит, еще издали кричит: "Привет, Марта!* A уж о самых лучших, тех, что в тюрьме или от тюрьмы скрываются, и говорить не приходится. Знает она бланкиста Ранвье * и героя Бельвиля прославленного Флуранса.
Темноволосая девчонка рассказывала мне о них, a сама и так и эдак вертелась перед витриной аптеки и старалась раздуть свои юбчонки:
-- Нет, ты только посмотри, Флоран, знаешь, как мне кринолин пойдет!
...По Гран-Рю, сотрясая дома, проехала артиллерийская батарея. Шесть огромных пушек, зарядные ящики, конские упряжки, грохот колес по булыжнику, гомон батарейной прислуги; один вид этих чудищ преисполнил надеждой сердца зевак и жителей, выглядывавших из окон. Признаться, и меня разобрало, и y меня сил вроде пркбавилось от зрелища этой несокрушимой мощи, тем более что пушки шли занимать позиции на наших восточных фортах: вот будет подарочек пруссакам, уж никак не ждут.
-- Смотри, вот это бронзовые пушки, нарезные,-- объяснила мне Марта.-Называют их снарядными, или гаубицами, потому что они могут стрелять и ядрами и снарядами -- цилиндрическими и коническими. Вот это да! У нас есть также и тяжелые орудия, они производят два выстрела в минуту и бьют на тритысячи метров. Снаряды бризантные, взрываются в заранее назначенный момент, могут и раньше, чем попадут в цель.
Раскрыв от изумления рот, я уставился на чернявенькую коротышку Марту, на ee округлившиеся от восторга глаза. Умела, что ни говори, поражать людей. Ho это было еще не все.
-- A теперь, Флоран, я открою тебе мой самый-самый большой секрет!
И Марта показала мне свои тайник.
Я и сам знал, что каждый в детстве обзаводится своим тайником. К примеру, я облюбовал себе ямину под корнями засохшего дуба, за изгородью y ручейка, и все лето там играл. Ho тайник Марты -- это была уже не игра.
Убежище ee помещалось в бывшем чуланчике, чудом уцелевшем на втором этаже pухнувшего дома и как бы нависшем над развалинами. Снаружи ни за что и не заметишь. Логово она обставила -- притащила тюфяк и три довольно-таки приличных одеяла, была там и начатая бутылка вина.
-- Можешь, когда хочешь, приходить сюда ночевать,-- торжественно объявила Марта.
Затем не без жеманства добавила, как полагается хозяйкедома:
-- Только свечи y меня нет, нарочно ничего не зажигаю, чтобы снаружи не увидели.
Даже ребятишки из ee стаи не знали о существовании тайника. Подопечная детворa Марты до последнего времени собиралась в пристройке Коша за досками, но сейчас там не повернешься -- в предвидении осады столяр пополнил запасы досок.
Через горизонтально идущую трещину стены виден буквально весь тупик от арки до виллы. Между двумя камнями в смежной стене был ловко выцарапан и аккуратно удален весь цемент. Если приложить глаз к этой дырке, то внизу откроется зала "Пляши Нога".