Во главе швейцарцев ехал Николас с осунувшимся и печальным лицом, одна рука болталась на перевязи, и потому, сидя в седле, он слегка покачивался.
– Мадемуазель, – бросился он к ней, спешившись, – мне нет прощения за то, что я не уберег вас. – Он склонил голову. – Простите меня, – сказал он таким голосом, что у Адрианы сжалось сердце. Он, верно, возненавидел бы ее, узнай, что его позор и пролитая кровь – всего лишь малозначащие детали в разыгранном представлении.
– В этом нет вашей вины, – так, чтобы все слышали, громко ответила она. – Я бы предпочла быть убитой, нежели видеть, как такой отважный воин сокрушается от стыда.
– А я бы предпочел умереть, нежели позволить им прикоснуться к вам, – ответил Николас.
Адриана широко улыбнулась:
– Но кто бы в таком случае сопровождал и охранял меня сейчас, сударь?
Николас снова поклонился и, передав поводья своей лошади одному из стрелков, проводил ее до кареты.
Как только они сели в карету, процессия тронулась в путь. Николас молчал.
– Вы серьезно ранены? – спросила Адриана спустя некоторое время.
– Я чувствовал бы себя несравнимо лучше, если бы рана моя была серьезной, – улыбнулся он печально. – Когда на нас напали и я вышел из кареты, пуля слегка задела мне плечо. А потом что-то… я не знаю, что это было. Как будто бы свет и жизнь высосали из меня, я провалился во тьму, а когда очнулся, ничего не помнил.
– Если пуля задела плечо, то зачем вам перевязь? – удивилась Адриана.
– Кость задета, – признался Николас. Он помолчал, затем добавил: – Я слышал, что его величество очень рассержены.
– Не беспокойтесь, Николас, я заступлюсь за вас перед королем.
– Сударыня, я хотел лишь сказать, что король волнуется о вас. – Он отвернулся к окну и совсем тихо произнес: – Многие испугались, что вас убьют или случится что-нибудь очень нехорошее.
– Но вы же видите, со мной все в порядке.
В карете на какое-то время воцарилось молчание, но вскоре Николас вновь повернулся к ней лицом. Его глаза сияли, но было в них нечто такое тяжелое, что они казались одновременно и ужасными, и прекрасными.
– Я хочу сказать вам, мадемуазель, – начал он, – что если какой мужчина осмелится к вам прикоснуться без вашего на то согласия, это будет означать только одно – я мертв, вознесся к Богу и потому не могу защитить вас. Я бы пожертвовал вечным спасением только ради того, чтобы вы не подвергались новым оскорблениям.
– Полноте, – смутилась Адриана, – полноте, Николас.
Они обменялись долгим проникновенным взглядом. Адриане казалось, что она летит вниз с огромной высоты.
– Вы меня не поняли, – после долгого молчания произнес Николас.
– Нет, Николас, думаю, что я очень хорошо вас поняла, – ответила она.
Было уже совсем темно, когда они подъехали к Марли. Адриане доложили, что король перед сном примет ее у себя в спальне. В дороге, как Николас ни боролся с собой, он все же уснул. Один из гвардейцев сообщил ей, что Николас не ел и не спал с момента ее похищения.
Путь в королевские покои лежал через огромную галерею. Адриана поразилась картине, представшей ее глазам. Галерея, как ковром, была устлана телами придворных. Они сидели или полулежали на полу, играли в карты. Людовик построил Марли как обитель уединения и покоя. И хотя король мог легко обходиться без придворных, сейчас казалось, что он не может существовать без них.
Ее появление привлекло внимание, и по галерее пронесся гул: ее поздравляли с благополучным вызволением из плена. Лица придворных изображали услужливую доброжелательность, и у Адрианы холодок пробежал по спине. Она почувствовала, как пристально вся эта толпа следит за ней, оценивает, строит предположения, как она себя поведет, и как это отразится на их жизни, и какую пользу можно извлечь из ее присутствия при короле.
– Благодарю вас, – отвечала на поздравления Адриана, делая реверанс. – Граф Тулузский и его егерь оказали мне неоценимую услугу, только благодаря им я сейчас стою перед вами.
Адриана сделала еще один реверанс и позволила своему эскорту препроводить ее к королевскому ложу.
Людовик в роскошном халате возлежал на постели, прикрытый до пояса богато расшитым покрывалом.
– Моя дорогая мадемуазель де Моншеврой, – приветствовал ее король сильным, уверенным голосом, – очень рад видеть вас живой и в полном здравии. Господь взыщет с меня за пережитые вами страдания. Молю вас об искреннем прощении.
– Я… Нет-нет, вам не надо молить меня о прощении, ваше величество, во всем, что со мной приключилось, нет вашей вины. Следуя воле Всевышнего, граф Тулузский и гвардейцы Швейцарской роты не позволили моей душе расстаться с телом.
– Вы не ранены? Вам не причинили никакого вреда?
– Никакого, кроме того, что задержали мое прибытие в Марли, ваше величество.
– Ах, Адриана, я мужчина и король великой Франции, но вы превзошли меня своей любезностью, – произнес Людовик и указал Адриане на маленький стульчик, приставленный к его кровати. – Присядьте сюда, я думаю, вы устали с дороги. Кроме того, мне нужно кое-что вам сказать, нечто такое, на что еще несколько часов назад, боюсь, у меня не хватило бы духа.
– Ваше величество…
– Я так много и многих потерял, Адриана, так далеко в прошлом остались мои славные, счастливые дни. Но я хочу, я должен вернуть эти дни. Я нужен Франции таким, каким был в молодости, тогда и сама Франция вернется к временам торжества и славы. Вы понимаете меня, Адриана?
– Понимаю, ваше величество, – ответила Адриана.
– Но я уже не тот, каким был, я стал лучше. Ментенон научила меня быть лучше себя самого. И хотя она вначале сама была просто моей любовницей, она научила меня расточительно менять любовниц по первой прихоти и капризу. – Людовик нахмурился. – Знаете, совсем недавно я собирался завести новую любовницу. И мой выбор пал на вас, Адриана.
– На меня, ваше величество?
– Да, Адриана. Вы так похожи на Ментенон. – Людовик приподнялся и сел в кровати. – Вы видите, как я изменился после смерти дофина? Огонь, который должен был убить меня, лишь пробудил во мне чудодейственную силу персидского эликсира. И сейчас, когда ко мне вернулось зрение, посмотрите, каким молодым я стал!
Адриана почувствовала, как лоб у нее покрылся испариной. Король ничуть не изменился с тех пор, как она видела его в последний раз, если не считать того, что глаза его казались сосредоточенными на чем-то очень далеком и отстраненном. Она не понимала, о чем он говорит.
Растерявшись, Адриана молчала. Людовик взял ее за руку.
– Я понимаю, это невероятно, и вы чрезвычайно удивлены. Должен признаться, что последние годы я чувствовал себя значительно моложе своих лет, но и думать не смел, что увижу себя двадцатилетним юношей, и вот пожалуйста! Сейчас время необычайных чудес! И мои новые помолодевшие глаза смотрят на вас, Адриана, и видят не просто другую Ментенон. Вы красивы и добры, при этом всегда улыбаетесь. Вы невероятно облагодетельствуете меня, двор и Францию, если согласитесь стать моей супругой и королевой. И как королева подарите Франции нового наследника.
Адриана чувствовала, что не в силах сдержать слезы, и они катились по ее щекам, обжигая. Но она плакала беззвучно. Стоявший в другом конце комнаты Ботем отвернулся, лицо его исказилось от сострадания. Адриана не могла бы сказать с полной уверенностью, кому предназначалось сострадание камердинера – королю или ей.
Если Людовик и видел ее слезы, то ничего не сказал по их поводу. Он продолжал смотреть куда-то вдаль, мимо нее, с ожидающим выражением на лице. Она молчала до тех пор, пока не почувствовала, что может говорить совершенно спокойно.