— Так, — сказал солдат, — значит, есть первая отметина. Вот он, осколок, меж ребер сидит. Дышать не дает?
— Не дает.
— Я ж вижу, — сказал тот удовлетворенно и начал бинтовать. Потом, помогая одеться, добавил: — Перебитая кость крепче срастается.
Это была его любимая присказка. И еще, переобуваясь, разглаживая и натягивая на портянке каждую складочку, он всегда повторял:
— Мозоль не пуля, а с ног валит.
Так они встретились с Архиповым, так вместе начали свой путь на восток, лицом к восходящему солнцу. Каждое утро оно всходило далеко от них, за орудийной стрельбой, за фронтами, за самым краем земли.
Иногда они видели дороги отступления. Раскрытые, выпотрошенные чемоданы, втоптанное в грязь тряпье, раздавленные повозки. На одной из таких дорог в кювете лежала маленькая чистенькая старушка в полосатых, кольцами, домашней вязки чулках, в мужских башмаках, с холщовым, выстиранным в дорогу вещевым мешком за плечами — в нем тоже рылись. Она уходила от войны, война прокатилась мимо, оставив на дороге рваные, затекавшие дождем следы гусениц, скинула ее в кювет, и она лежала здесь, чья-то мать.
Синими утрами они видели русские деревни, дымы над трубами. Они смотрели на них из лесу, издали.
В одно такое утро Беличенко умывался из лужи, и сухой лист упал на воду. Это уже была осень. И трава вокруг стояла поблекшая, водянистая: ночью первый морозец прихватил и обесцветил ее. Беличенко глянул на Архипова, на солдат разных частей, разных полков, приставших к ним за это время, — обносившиеся, худые, с нездоровыми лицами, оттого что шинели и сапоги по суткам не просыхали на них, они после ночи похода располагались в лесу: тащили хворост, разжигали костры, курили натощак и кашляли. Мысленно смерил он весь огромный пройденный ими путь, по которому со временем идти обратно, и впервые понял, что война будет долгая, не на год, не на два.
В это утро на бойкой дороге, по которой пулей проскакивали немецкие связные на мотоциклах, они натянули на уровне груди телефонный провод. И вскоре очередной связной, вырванный из седла, тяжело ударился о дорогу и забился под навалившимися на него людьми, которые выскочили из-за деревьев. Они смотали кабель, подхватили мотоцикл, связного и унесли их в лес.
Здесь Беличенко развернул добытую у мотоциклиста карту. Сидя на земле в накинутой на плечи немецкой шинели, он внимательно разглядывал ее. И солдаты, столпившись, тоже смотрели из-за его спины. Странная это была карта для их глаза. Русские названия деревень, написанные по-немецки, переименованные русские реки, и над всем этим — Руссланд. Не Россия, не Советский Союз — Руссланд.
Они передавали друг другу это немецкое слово и с недобрым любопытством поглядывали на пленного. Он сидел под молодым кустом орешника и ладонью трогал сочащуюся кровью, всю в пыли щеку, которую разбил при падении. В нем еще не остыло возбуждение недавней борьбы; сгоряча он мог и умереть смело, и совершить любой смелый поступок. Но по мере того как возбуждение проходило, все неуверенней и тревожней становилось ему; он начинал сознавать себя пленным. При нем бензин из его мотоцикла разливали по зажигалкам. Но особенно пугал его молодой смуглый русский в немецкой шинели, разглядывавший карту. Он, видимо, командовал Этими людьми. Мотоциклист косился на немецкую шинель, снятую, наверно, с убитого, и ему делалось жутко.
Только один раз глянул на него Беличенко темными от ненависти глазами. Все пережитое за это время — разгром батареи, немецкие танки, гнавшие по лугу к реке бойцов; раненый командир взвода в нательной рубашке и то, как он пытался встать с земли; старая женщина в кювете; деревни синими утрами, мимо которых они шли голодные, — все это стояло сейчас перед его глазами. Сквозь это смотрел он на немца, и ни жалости, ни пощады не было в его душе — одна ненависть.
Вот в этот момент Архипов неожиданно для всех сказал:
— Такие ребята и за революцию могли воевать, а вон что они с нашей землей делают.
Он сказал это, глядя на немца, и вздохнул. Беличенко разозлили его слова. А после он не раз вспоминал их.
Они потеряли друг друга глубокой осенью, когда вброд переходили начавшую уже замерзать речушку, последнюю на пути к своим. Архипов с бойцами шел впереди, Беличенко прикрывал. Раненный вторично, мокрый по пояс, он, отстреливаясь, перешел реку последним, расталкивая вокруг себя прикладом автомата плывущий лед. Когда выбрался на песок, словно солью покрытый изморозью, лег лицом вниз. Не было сил, не было патронов в автомате. Вода текла с — него и замерзала. На той стороне подошел к берегу немецкий танк и стрелял в темноте огненными болванками.