Ленивый в классах, Дельвиг тщательно изучал поэтов. «С ним читал я Державина и Жуковского, — вспоминал впоследствии Пушкин, — с ним толковал обо всем, что душу волнует, что сердце томит…» Дельвиг первый выказал подлинное поклонение пушкинскому дарованию, когда оно только начинало проявляться, и, видимо, глубоко тронул его этой влюбленностью и беззаветной верой в его гений. Ни к кому из своих литературных друзей Пушкин не относился с такой нежностью, как к Дельвигу, высоко ценя его пленительную личность и благородный стих. Только «две музы», по его позднейшему выражению, слетали в лицейский круг, только автор «Дориды» представлялся ему родным и подлинным поэтом среди других школьных стихотворцев.
* А. А. ДЕЛЬВИГ (1798-1831).
Товарищ песен молодых,
Пиров и чистых помышлений. (1831)
Иначе относился Пушкин к другому лицейскому поэту — Кюхельбекеру. Уже в одном из первых рукописных журналов царскосельских воспитанников — «Вестнике», в номере от 3 декабря 1811 года помещен стихотворный перевод с французского за подписью Кюхельбекера («Страх при звоне меди…»). Странное по форме и содержанию стихотворение дало обильный материал для насмешек и эпиграмм. В начале курса маленький немец, учившийся в Лифляндии, еще не вполне овладел русским стихом: ему предстояла длительная и упорная борьба с материалом слова, чтоб со временем выразить свое необычное миросозерцание в сложных строфах особого поэтического стиля, намеренно архаического, но достигающего подчас подлинной поэтической мудрости. Эти черты его своеобразного дарования рано стали предметом товарищеских шуток, чему способствовала отчасти рассеянная и нескладная фигура этого отвлеченного «мечтателя». Подросткам, как известно, свойственна некоторая насмешливая жестокость, и лицеисты в полной мере проявили ее в отношении этого даровитого юноши, стремившегося овладеть трудными законами русской просодии. Кюхельбекер-поэт в то время представляется Пушкину вторым Тредьяковским, бессильным спасти трудолюбием свои стихи от комической бессмыслицы. Это не мешало товарищам высоко ценить возвышенный и благородный характер Кюхельбекера, его большую начитанность, любовь к поэзии, прекрасное знакомство с германской литературой. В ряду лицейских лириков он представлял собой, если не по дарованию, то по характеру и убеждениям, наиболее законченный тип романтического поэта, способного жить исключительно своими вдохновениями, восторженного, самоотверженного, бескорыстного, отважно гребущего против течения.
Пушкина отводило от Кюхельбекера и разное направление их творческих исканий; поклонник прозрачного и четкого слова, новой разговорной поэтической речи, Пушкин не мог принять сложных опытов Кюхельбекера в торжественном старинном стиле. Отсутствие легкости в писании стихов обращало Кюхельбекера к сложным размерам, в тяжеловесности которых он ощущал некоторое соответствие своей ранней манере мыслить и выражаться. Знакомство с немецкой поэзией ввело в его кругозор размеры античной эпопеи, уже представленные в Германии XVIII века фоссовскими переводами Гомера. Кюхельбекер пробовал применять гекзаметр к темам современной лирики, отстаивая преимущество этого сложного размера перед легкими или «простыми» ритмами хорея или ямба. Пушкин, учившийся у французов, не знавших гекзаметра, не чувствовал влечения к этому размеру и не признавал за ним преимуществ в плане лирической поэзии. По таким вопросам стихосложения происходили видимо, жаркие споры между сторонниками двух поэтических направлений, свидетельством чему может служить пушкинская эпиграмма 1814 года «Несчастие Клита»:
Внук Тредьяковского Клит гекзаметром песенки пишет,
Противу ямба, хорея злобой ужасною дышет…
Она свидетельствует о том, что лицеисты младшего курса спорили о трудных проблемах античной и новой метрики в ее применении к русскому стиху и что в этих спорах Пушкин и Кюхельбекер занимали непримиримые позиции.
* В. К. КЮХЕЛЬБЕКЕР (1797-1846).
Приди, огнем волшебного рассказа
Сердечные преданья оживи.
Поговорим о бурных днях Кавказа,
О Шиллере, о славе, о любви. (1825)
Только выйдя из лицея, Кюхельбекер проявил себя полностью и вызвал глубокую симпатию Пушкина мужественным характером и трагической судьбой.
Среди лицеистов были еще два поэта: Корсаков и Яковлев; оба оказались и весьма талантливыми музыкантами.
«Трубадур» Корсаков был одним из инициаторов литературного кружка в лицее, издателем первых лицейских газет и журналов; более всего он ценился товарищами, как певец, виртуоз на гитаре и композитор. Посвященная ему Пушкиным строфа в «Пирующих студентах» как бы отзывается «гитары тихим звоном».
Еще разностороннее и ярче было артистическое дарование Яковлева. Дружеские клички — «паяц», «буффон», «проказник», «музыкант», «песельник» — свидетельствуют о живом актерском даровании этого юноши с подвижным лицом и замечательными мимическими способностями. Он блестяще изображал всех лицейских профессоров, начальников и царскосельских жителей — от министра Разумовского до колченогого дьячка. Искрящаяся веселость Яковлева была по сердцу Пушкину, который не слишком высоко ценил его басенные опыты.
Эти скромные лицейские поэты немало способствовали широкой популяризации стихов Пушкина. Корсаков положил на музыку начальные строфы стихотворения «О, Делия драгая» и стансы к Маше Дельвиг. Яковлев дал музыкальную композицию текста пушкинского «Дитя харит». Все это распевалось в лицее и в царскосельских домах, где первые строфы Пушкина приобретали известность в форме романсов, написанных его друзьями.
В литературных занятиях принимал также участие «первый ученик» лицея — Горчаков. Он пробовал свои силы в прозе, интересуясь преимущественно историческим жанром (впоследствии он пользовался репутацией дипломата, искусно владевшего пером). В том же историческом роде выступал и один из ленивейших лицеистов, проявивший заметную активность лишь в «издании» журналов, — Константин Данзас.
Уже в первый год пребывания в лицее раскрылись вкусы и склонности подростков: Илличевский принес в школу начитанность в старой русской поэзии и некоторый первоначальный опыт в стихотворчестве, Дельвиг — свою любовь к древним мифологическим образам, Кюхельбекер — влюбленность в поэзию эпохи «бури и натиска», Пушкин, вместе с замечательным знанием французских писателей XVIII века, — их основное стремление освободить человеческую мысль от всех феодальных предрассудков.
Столкновение этих вольных творческих устремлений с цепкой системой казенного ханжества и сыска, процветавшей в лицее, не замедлило сказаться. Неуклонная тенденция начальства подавлять неудержимое стремление подростков к независимости своих воззрений и мышления создавала беспокойную, подчас даже тревожную атмосферу, приводившую к недоразумениям и конфликтам. Впечатлительный и горячий Пушкин часто испытывал гнетущую тяжесть такой среды и не мог в ней спокойно ужиться. По свидетельству его друга Пущина, поэт-лицеист, совмещавший в своем характере «излишнюю смелость с застенчивостью», нередко «ставил себя в затруднительное положение». В этом сказывалась высоко одаренная личность с ее абсолютными требованиями и творческими заданиями, — это выпрямлялся открытый характер поэта, идущий вразрез с условностями и правилами казенного общежития, готовый даже бунтовать против его официального уклада и лицемерных форм благоприличия.