Не напоминает ли читателю это широко известное высказывание Пушкина что-то еще из русской литературы? А Пьер Безухов у Толстого? Не так ли и он в свете высказывает самые свои заветные мысли, не встречая никакой реакции, кроме явного удивления и недовольства. Так что Грибоедов открыл определенный психологический тип чудака-мыслителя, задающего свои вопросы направо и налево, не обращая внимания на адресата. Но для Пушкина, делающего критические замечания, с которыми автор «Горя от ума» может и не согласиться, важнее всего, чтобы его суждения дошли до Грибоедова. Поэт понимает, ч т о создал Грибоедов и дружески ему завидует. Он заканчивает в письме разговор о «Горе от ума» репликой: «Покажи это Грибоедову. Может быть, я в ином ошибся. Слушая его комедию, я не критиковал, а наслаждался…»
В самом конце письма Пушкин делает приписку, в которой говорится о реакции Бестужева на «Песнь о вещем Олеге» Пушкина. Там есть несколько нюансов, на которых хотелось бы остановиться подробнее. Он пишет:
«Тебе, кажется, „Олег“ не нравится; напрасно. Товарищеская любовь старого князя к своему коню и заботливость о его судьбе есть черта трогательного простодушия, да и происшествие само по себе в своей простоте имеет много поэтического».
Парадигма смыслов этого отрывка крайне любопытна: товарищеская, любовь, заботливость, судьба, трогательность, простодушие, простота. Не правда ли, что соединение т а к и х слов на очень небольшой части текста говорит о чем-то более значительном, чем защита поэтом одного из своих творений?
Эта лексика инициирована не просто стилем подражания русским народным эпическим сказаниям, она отражает не только «чувствительность» в духе только-только умершего сентиментализма, но достаточно определенно и ясно выражает отношение поэта к неким ценностям онтологического свойства. Тем более, как он замечает далее, в этом (перечне этих чувств и состояний) есть немало поэтического. Это, собственно, отражение духовной топологии поэта, его устремленности к вещам простым, безусловным, дорогим для него и выступающими как серьезный предмет для творчества и размышлений.
Конец января — первая половина февраля 1825 года. Л. С. Пушкину. Из Михайловского в Петербург.
Жду шума от «Онегина»; покамест мне довольно скучно: ты мне не присылаешь Conversations de Byron, добро! Но, милый мой, если только возможно, отыщи, купи, выпроси, укради «Записки» Фуше и давай мне их сюда; за них отдал бы я всего Шекспира; ты не воображаешь, что такое Fouche! Он по мне очаровательнее Байрона. Эти записки должны быть сто раз поучительнее, занимательнее, ярче записок Наполеона, т. е. как политика, потому что в войне я ни черта не понимаю. На своей скале (прости Боже мое согрешение!) Наполеон поглупел…
Очаровательное место, говорящее о живом, постоянном интересе Пушкина к событиям политической и литературной жизни. Фуше, известный министр внутренних дел, служивший и при Бурбонах, и при Наполеоне, отличавшийся поразительным умениям всем угождать, был абсолютно беспринципным человеком, использовавший слабости людей и их пороки, стараясь знать все обо всех — мог ли Пушкин пройти мимо такого материала?
Пушкин был очень любопытным человеком в том отношении, что его интересуют всякого рода особенности в поведении и взглядах человека; одна из главных, не видных сразу, его тем — это скрытые пружины истории, поведения исторических деятелей. Об этого его постоянный интерес к Наполеону, Байрону, который был не только поэтом, но и участником борьбы Греции за свое освобождение от османского владычества, Фуше, парижскому палачу Самсону и т. д.
Интеллект Пушкина как бы не знает никаких ограничений в плане предписаний того, чем ему стоит заниматься и о чем думать. Та свобода, которая составляет квинтэссенцию его человеческой сущности и которая так ярко была выражена в его творчестве, есть отражение его уникальной человеческой индивидуальности с невиданными для своей эпохи степенями духовной и мыслительной свободы. Еще вопрос — смог ли русский человек, следующий ему в рамках историко-культурной парадигмы, в самых высших своих проявлениях от Толстого и Достоевского до Чехова и Блока, приблизиться к этому, уже достигнутому Пушкиным, уровню подлинной человеческой свободы?