Таков и Пушкин. Но прежде всего все же — России. И мы безмерно горды этим.
Все начинается с начала. Все имеет свои истоки, свои корни. Иногда они прозреваются без особого труда; иной раз добраться до них не так-то легко. Но во всех случаях знать о них нужно, важно, интересно.
Писательское дело ничем не отличается в этом смысле от всех иных человеческих дел, а если и отличается, то разве тем только, что тут докапываться, пожалуй, трудней, чем во многих других областях деятельности человека, но в то же время, может быть, и интересней.
Давайте же займемся этими интересными раскопками.
Что, однако, копать? Каких корней, каких связей доискиваться? Если задаться целью выяснить предысторию, первооснову и первомотив, какие существовали при замысле и при создании каждого пушкинского стихотворения, каждого произведения, то не хватит не только всей моей жизни, но и еще десяти таких же. Посему, уяснив себе в полной мере, что нельзя объять необъятного, с самого начала ставлю себе куда более скромную задачу — проследить истоки нескольких пушкинских стихотворений, возможно и отдельных строф или даже отдельных слов. И это может оказаться и интересным и поучительным, каждый раз по-своему интересным и по-своему поучительным.
В одной из своих работ, посвященных Пушкину, я проследил, как создавалось письмо Татьяны Онегину, как рождалось оно из предварительного прозаического плана. предварительного прозаического плана. Кстати, письмо Онегина Татьяне, помещенное в восьмой главе «Евгения Онегина», вовсе не имело плана и написано было спустя год после окончания главы — и не в Болдине, где писалась глава, а в Царском Селе.
Так иногда процесс создания целостного произведения расчленяется на отдельные элементы, которые отдельно делаются, и вовсе не обязательно в той последовательности, в какой позже узнает их читатель. К примеру, глава восьмая «Евгения Онегина», о которой шла речь, вначале была девятой. Восьмой была глава «Путешествие Онегина». Пушкин намеревался издать вместе отдельной книжкой восьмую и девятую главы и даже написал предисловие к этой публикации.
Предисловие сохранилось в рукописи, но «Путешествие Онегина» дошло до нас не полностью.
Очень разрозненные черновые отрывки остались от десятой главы.
Посвящение Петру Плетневу («Не мысля гордый свет забавить…»), которое сейчас предшествует всему роману, впервые было опубликовано вместе с четвертой и пятой главами романа и предшествовало им, а читатель узнал о нем спустя почти пять лет после начала работы поэта над романом.
Все это могло происходить и происходило потому, что «Онегин» писался почти восемь лет, выходил в свет отдельными главами. И главы эти, и план дальнейшей работы неоднократно обдумывались, переобдумывались и менялись.
Но и с вещами, гораздо меньшими по объему и писавшимися быстро, происходило иной раз в отдельных частях их то же самое. Вступление к «Руслану и Людмиле» («У лукоморья дуб зеленый»), как и посвящение, предшествующее «Полтаве», написаны уже после самих поэм.
Любопытно, что даже такая поэма, как «Граф Нулин», которая выпалилась залпом в течение двух дней, и та имеет свою предысторию, и даже весьма немаловажную для понимания всей творческой истории Пушкина тех лет, хотя некоторые современники считали «Графа Нулина» ничего не стоящим пустячком и даже острили насчет того, что Нулин есть абсолютный нуль.
Остроты эти остаются на совести остряков, и в свое время Белинский сердито и вполне основательно заметил, что «…этой неотесанной критике и в голову не входило, что все это высокопарное („в одах Петрова, стопудовых пиимах Хераскова“), взятое массой, далеко не стоит одной страницы из „Графа Нулина“».
Тынянов, прослеживая творческий путь Пушкина на этом этапе, утверждал, что «„Граф Нулин“, написанный непосредственно вслед за „Борисом Годуновым“, является совершенно неожиданным методологическим откликом, реакцией поэта на работу над документами». И дальше: «„Нулин“ возник диалектически в итоге работы с историческим материалом, в итоге возникшего вопроса об историческом материале как современном».
Интересна интерпретация этого стыка материала исторического и современного, которую дает ему Пушкин в своей «Заметке о поэме „Граф Нулин“»:
«В конце 1825 года находился я в деревне. Перечитывая „Лукрецию“, довольно слабую поэму Шекспира, я подумал: что если б Лукреции пришло в голову дать пощечину Тарквинию? Может быть, это охладило бы его предприимчивость, и он со стыдом принужден был отступить. Лукреция б не зарезалась, Публикола не взбесился бы, Брут не изгнал царей, и мир и история мира были бы не те.