Две стихотворные строки:
Дай, Никита, мне одеться:
В митрополии звонят, -
помещаются сейчас во всех полных собраниях Пушкина. Впервые напечатал эти строки Бартенев еще в 1861 году, воспользовавшись информацией, полученной именно от Горчакова. Пушкинисты искали продолжения стихотворения, хотели узнать, что же произойдет после того, когда
1 Липранди, л. 192; «Пушкин в воспоминаниях…», с. 342.
2 Там же, л. 53; «Пушкин в воспоминаниях…», с. 299.
3 Там же, л. 48; «Пушкин в воспоминаниях…», с. 296.
4 Там же, л. 24; «Пушкин в воспоминаниях…», с. 242.
36
верный Никита «даст одеться» и поэт отправится в «верхний город», где находится храм (митрополия).
И вот Горчаков сообщает, что в этом стихотворении дальше были строки о кишиневской Жанлис - «Будь глупа, да хороша». Но ведь такое стихотворение нам известно! Это сделанная в мае 1821 года ядовитая зарисовка кишиневского бомонда:
Раззевавшись от обедни,
К Катакази еду в дом.
Что за греческие бредни,
Что за греческий содом!
Подогнув под ‹…› ноги,
За вареньем, средь прохлад,
Как египетские боги,
Дамы преют и молчат.
Конец стихотворения:
Ты умна, велеречива,
Кишиневская Жанлис,
Ты бела, жирна, шутлива,
Пучеокая Тарсис.
Не хочу судить я строго,
Но к тебе не льнет душа -
Так послушай, ради бога,
Будь глупа, да хороша.
(«Раззевавшись от обедни…»)
Заметим: у двустишия «Дай, Никита, мне одеться…» и стихотворения «Раззевавшись от обедни…» - размер один и тот же. Да и сюжет тот же самый: Никита «дает одеться», Пушкин едет к обедне, а спать все хочется, и вот -
Раззевавшись от обедни…
То ли Пушкин, переписывая набело стихи в свою тетрадь, снял первые две строки (и по меньшей мере еще две, рифмующиеся), чтобы сохранить «единство места, времени и действия»; то ли был другой вариант стихотворения. Но, видимо, можно считать установленным, что эти два отрывка в какой-то момент составляли одно целое (между прочим, о «воспетой» в этом стихотворении кишиневской Жанлис Пушкин, по словам Липранди, отзывался: «Да и сестра его ‹Катакази› уж какая микстура!» 1).
1 Липранди, л. 201.
Толкуя о кишиневских дамах, Липранди вспомнил Пулхерию Егоровну Варфоломей («Пулхерица-легконожка…», попавшая в известный «донжуанский список» Пушкина). Горчаков пишет на полях: «В 1823 году еще Пушкин не без восторга выражался о Пульхерице, говоря: «Что наша дева-голубица, // Моя Киприда, мой кумир?» и проч.» 1
Скорее всего Пушкин повторил тут какой-то куплет, не им сочиненный (стихи уж слишком обыкновенные: «Киприда», «Кумир»…).
Но, может, все же это неизвестные пушкинские строки (пародийные)?
Еще любопытная подробность творческой биографии поэта: в печатном тексте Липранди имеются следующие строки о рисунках Пушкина: «В. П. Горчаков ‹…› должен помнить, что Александр Сергеевич на ломберном столе мелом, а иногда и особо карандашом, изображал сестру Катакази, Тарсису - Мадонной и на руках у ней младенцем генерала Шульмана, с оригинальной большой головой, в больших очках, с поднятыми руками и пр. Пушкин это делал вдруг с поразительно-уморительным сходством». Горчаков отзывается на приведенные строки: «Это действительно так. При этом не лишне сказать, что в сочинении подобного рисунка Пушкин поступал пророчески; тогда еще никому на мысль не приходило рисовать фигуры с головой обыкновенной величины, а остальные части двойного размера, что впоследствии до нашего времени сделалось обыкновенным. Сказав о рисовании, необходимо заметить, что Пушкин имел очевидную способность к рисованию. У меня еще на памяти мне сделанный им рисунок его собственной личности. Он нарисован карандашом во весь рост, в сюртуке, без шляпы, словом, точно такой, каким изображен в статуэтках, появившихся вскоре после его кончины. Это замечательно» 2.
Рисунка этого мы не знаем.
Как видим, большая осведомленность Горчакова несомненна. Тем существеннее связанный с его именем любопытный эпизод, выходящий за пределы «липрандиевских сюжетов» и открывающий неизвестную прежде
1 Липранди, л. 25; «Пушкин в воспоминаниях…», с. 290.
2 Там же, л. 167; «Пушкин в воспоминаниях…», с. 331.