Биография Керн, подаваемая обычно с ее слов, рисует ее односторонне как жертву «неравного брака». Это справедливо лишь отчасти.
Керн родилась в 1800 году в Орле, в доме своего деда, губернатора, и была с детских лет окружена довольством и вниманием. Другой ее дедушка, по отцу, начальник Придворной певческой капеллы М. Ф. Полторацкий, принадлежал к тому «украинскому землячеству» в Петербурге, которое вошло в силу при Екатерине, укрепилось с Елизаветой и, сохраняя свои связи и нравы, ценилось в Северной Пальмире за естественность и свежесть талантов. Двоюродной сестрой Керн по отцу была другая Анна – Оленина, к которой сватался Пушкин в 1828 году, а по матери – дочери П. А. Осиповой, среди которых третья Анна, влюбленная в Пушкина Аннета Вульф, была ее неразлучной подругой детства. Девочку отличала страстная впечатлительность, она зачитывалась английскими и французскими романами. Воспитывалась она под руководством очень престижной гувернантки, выписанной из Англии, мадемуазель Бенуа, которая предпочла службе при дворе, куда была рекомендована, жизнь в богатой провинции.
Неизвестно, по какой причине родители выдали ее за генерала, который был старше ее на 28 лет. Это произошло в местечке Лубны Полтавской губернии, имении отца, где квартировал Егерский полк. Офицеры его были поголовно влюблены в шестнадцатилетнюю красавицу, но всех обошел прибывший на смотр дивизионный командир Ермолай Федорович Керн. Сама Керн объясняла это тем, что «батюшка… сторожил меня, как евнух», вообще был очень строг, «я была в ужасе от него» и не посмела перечить, – хотя Пушкин, встречавшийся с Петром Марковичем, находил, что тот был «уморительно мил».
Сохранился ее дневник в форме писем подруге, полный мечтаний о невозвратном прошлом в Лубнах: «…за те упоительные дни блаженства и должна я теперь покорно сносить всё. Да, никто не любил так, как любила я, и ни у кого не было более достойного избранника. Откладываю перо»… и т. п. Она мучительно переживает разлуку с обществом молодых офицеров, один из которых именуется условно Еglantine (шиповник), другой Immortel (бессмертник): «Я уже представляю себе, как вы, мой ангел, беседуете с милым моим Шиповником… поговорите с ним обо мне, скажите ему, что я хотела бы быть его другом»… и т. п.
В 1817 году во время маневров в Полтаве на нее обратил сугубое внимание император Александр I. Он танцевал с ней на балу, сказал, что она «похожа на прусскую королеву», пригласил к себе в Петербург, оговорив, что для этой цели муж «может взять полугодовой отпуск». Восхищенная Керн умолила мужа дать ей «возможность еще раз взглянуть на него» и присутствовала на молебне в полковой церкви, где «имела счастье его увидеть, им любоваться и получить сперва сердечный поклон, потом, уходя, ласковый, улыбающийся». «Я не была влюблена… я благоговела, я поклонялась ему!» Император устоял, – может быть, из сентиментальной привязанности к своей давней фаворитке, жене обер-егермейстера Марии Нарышкиной, которая покорила его с самого дня коронации. Но и Керн он говорил, если верить ее рассказу: «Никогда не забуду первую минуту, когда я вас увидел», пожаловал тогда же генералу пятьдесят тысяч «за маневры», действительно благоволил ей и Е. Ф. Керну до своей кончины, был крестным отцом ее дочери Екатерины (р. 1818), – той самой, которой Глинка посвятил свой равновеликий пушкинскому стихотворению романс (1840).
К моменту встречи с Пушкиным Керн была в расцвете победительной силы и красоты. Иван Сергеевич Тургенев, посетив ее из любопытства в 1864 году, не нашел в ней чего-либо достойного поэтических восторгов. «Мне она показала, – докладывал он Полине Виардо, – полувыцветшую пастель, изображающую ее в 28 лет: беленькая, белокурая, с кротким личиком, с наивной грацией, с удивительным простодушием во взгляде и улыбке… Немного смахивает на русскую горничную вроде Варюши. На месте Пушкина я бы не писал ей стихов». Но он не знал ее в молодости. Современников единодушно поражает в ней нечто небесное; и Пушкин именует ее не иначе как «божественная»; при нем она «небесно поет». Выделяются глаза; А. В. Никитенко, будущий академик, отмечает «лицо молодой женщины поразительной красоты. Но меня всего больше привлекала в ней трогательная томность в выражении глаз, улыбки». Эти большие глаза были даже не карими, а глубоко-коричневыми, и мадемуазель Бенуа оттеняла их с детства коричневой бархатной лентой. Пушкину вскоре и «за 400 верст» была невыносима мысль, что они «остановятся на каком-то рижском франте», и, очевидно, с основанием, так как скрытый в них ум и тонкий такт приводили к поклонению ей самых разных людей. Профессиональный любовник А. Вульф, записавший в дневнике: «женщины —…главный и почти единственный двигатель души моей», сознавался, что «никого я не любил, и вероятно, не буду так любить, как ее»; Дельвиги и Глинка по ее приезде в Петербург не могли без нее обходиться, Льву Сергеевичу она «вскружила совершенно голову». Д. Веневитинов решил писать ее портрет, а сестра Ольга сообщает, что подружилась с ней «настолько…что была крестной матерью ее дочери, которую нарекли моим именем».