Опубликованное в 1819 году стихотворение «Ответ на вызов написать стихи в честь Ея Императорского Величества Государыни Императрицы Елисаветы Алексеевны в „Соревнователе Просвещения и Благотворения“» также не было воспринято современниками как излишне оппозиционное. Правда, существует остроумная точка зрения А. Н. Шебунина на то, что околодекабристское «Общество Елизаветы», куда входили некоторые члены Союза Благоденствия, рассматривало Пушкина как своего потенциального члена, а его творчество — как возможное средство мягкой оппозиционной агитации[121]. Даже если Пушкин и состоял членом «Общества Елизаветы», этот факт все равно не был широко известен и, стало быть, не много менял в его общественной репутации 1819 — начала 1820 годов[122].
Несколько поверхностной представляется нам сейчас точка зрения М. В. Нечкиной, нашедшей в мемуарах декабриста Горсткина подтверждение участия Пушкина в работе тайных обществ[123]. Они свидетельствуют об этом не в большей степени, чем строки самого Пушкина: «Читал свои ноэли…»
Не способствовал утверждению мнения об оппозиционности поэта и эпизод с подношением стихотворения «Деревня» императору Александру I. И дело было не только в том, что Пушкин видел «рабство падшим по манию царя». Само обращение к теме крепостного рабства в контексте общественного движения второй половины 1810-х годов считалось антидворянским, а не оппозиционным по отношению к правительству[124]. В стремлении Александра I ограничить крепостное право видели (и справедливо!) желание нанести удар по дворянству, а не просто освободить крестьян. А. И. Тургенев нашел в «Деревне» «преувеличения насчет псковского хамства»[125]. Тургенев был не просто благожелательным к Пушкину корреспондентом, но придерживался близких Пушкину взглядов на крепостное право, определенных (как и в случае с Пушкиным) вполне антидворянской позицией его младшего брата, Николая Ивановича Тургенева[126].
Обращает на себя внимание то обстоятельство, что стихотворение «Деревня» было представлено императору. Несмотря на это, оно не публиковалось, но бытовало в списках, что также не свидетельствовало об оппозиционности поэта. Ко времени создания стихотворения (1819) существовал запрет печатно обсуждать что бы то ни было относительно крепостного права, притом что именно этот и последующие годы были весьма богаты различного рода записками антикрепостнического содержания; их писали люди из ближайшего к императору окружения: А. А. Аракчеев, П. Д. Киселев, А. С. Меншиков, М. Ф. Орлов (до опалы)[127]. Именно в контексте этих не слишком конфиденциальных и проправительственных сочинений и следует рассматривать стихотворение «Деревня».
Итак, то, что «Деревня» не была напечатана, не проходила цензуру, но расходилась в списках, находилось в полном соответствии с желаниями императора. Не случайно последний выразил благодарность Пушкину «за чувства, которые внушают его стихи»[128]. Заметим также, что литературные конфиденты императора столкнулись с определенными трудностями, когда в 1819 году искали ему свежие пушкинские произведения. Так, в 1819 году в печати появилось всего одно стихотворение, а именно «Ответ на вызов…» (ср. с предыдущими годами: в 1818 году — пять, в 1817 — шесть, в 1816 — три, в 1815 — семнадцать стихотворений[129]). Как видно из приводимой «статистики», начиная с 1817 года творческая продуктивность Пушкина неуклонно падала, и к 1820 году он был известен как поэт лишь в относительно узком кругу «арзамасцев». Правда, в «Воображаемом разговоре…» Пушкин утверждает, что все возмутительные сочинения ходили под его именем, имея в виду, конечно, не печатные издания, а списки. Возможно, это говорит о том, что отсутствие его произведений в печати не означало реального падения творческой продуктивности, а подразумевало хождение большого количества стихотворений в списках?
Определение подлинного числа пушкинских стихотворений и эпиграмм, ходивших в списках накануне его высылки из Петербурга, — сложная исследовательская проблема. Можно привести всего лишь несколько неподцензурных пушкинских произведений 1817–1819 годов, публичная известность которых определенно приходится именно на этот период. Прежде всего, это «Вольность», затем эпиграмма на А. С. Стурдзу; кроме того, Пушкин фактически сам сознается в том, что ему не без основания приписывали эпиграмму на Карамзина, разошедшуюся после выхода первых томов «Истории государства Российского». Некоторое распространение в списках получила, видимо, и «Деревня». Более всех в творчестве Пушкина конца 1810-х годов был осведомлен А. И. Тургенев; в своих письмах 1817–1820 годов он упоминает следующие произведения Пушкина, не прошедшие цензуру: «Тургенев, верный покровитель…» (1817)[130]; «Бессмертною рукой раздавленный Зоил…» (1818)[131]; «В себе все блага заключая…» (1819)[132]; послания А. Ф. Орлову и В. В. Энгельгардту (1819)[133]; «Ода на с[вободу]» («Вольность»)[134]; «Деревня» (1819)[135]; «Стансы на Стурдзу» (1819)[136]; «Платоническая любовь» («Платонизм», 1819)[137]. Эти, и, как можно утверждать с весьма большой вероятностью, только эти стихотворения составляли круг произведений поэта, ходивших в списках, по крайней мере в «арзамасском» кругу до южной ссылки.
121
См.:
122
Более того, это мнение было оспорено:
123
124
См.:
125
Остафьевский архив князей Вяземских. Т. 1. Переписка князя П. А. Вяземского с А. И. Тургеневым: 1812–1819. СПб., 1899. С. 296.
126
См.:
127
См.:
128
См.:
129
Пушкин в печати. 1814–1837 / Сост. Н. Синявский и М. Цявловский. 2-е изд. М., 1938. С. 11–17.
130