Выбрать главу
Подъезжая под Ижоры,Я взглянул на небесаИ воспомнил ваши взоры,Ваши синие глаза.Хоть я грустно очарованВашей девственной красой,Хоть вампиром именованЯ в губернии Тверской,Но колен моих пред вамиПреклонить я не посмелИ влюбленными мольбамиВас тревожить не хотел.Упиваясь неприятноХмелем светской суеты,Позабуду, вероятно,Ваши милые черты,Легкий стан, движений стройность,Осторожный разговор,Эту скромную спокойность,Хитрый смех и хитрый взор.Если ж нет… по прежню следуВ ваши мирные краяЧерез год опять заедуИ влюблюсь до ноября.

В Петербург Пушкин возвращался вместе с приятелем Алексеем Вульфом, и некоторые строки, забавляясь, сочиняли вместе. Поэт в «авторстве» «любезному Ловласу Николаевичу» не отказывал. И не только ему, но и дядюшке, добрейшему Павлу Ивановичу Вульфу, «приложившему руку» к созданию «дорожного» шедевра.

«Павел Иванович стихотворствует с отличным успехом. На днях исправил он наши общие стихи следующим образом:

Подъезжая под ИжорыЯ взглянул на небесаИ воспомнил ваши взоры,Ваши синие глаза»,

– сообщает приятелю Пушкин осенью того же года из Малинников, куда «своротил» по дороге из Арзрума в Петербург. И замечает: «Не правда ли, что это очень мило».

«Любезная калмычка»

Весна 1829-го ознаменована стихами, родившимися в дороге. По признанию поэта, послание к калмычке набросал он «на одной из кавказских станций». Степную красавицу Пушкин повстречал в середине мая по пути в Арзрум, где-то под Георгиевском, и во всех подробностях описал свое приключение:

«На днях посетил я калмыцкую кибитку (клетчатый плетень, обтянутый белым войлоком). Все семейство собиралось завтракать. Котел варился посредине, и дым выходил в отверстие, сделанное в верху кибитки. Молодая калмычка, собою очень недурная, шила, куря табак. Я сел подле нее. “Как тебя зовут?” – ***. “Сколько тебе лет?” – “Десять и восемь”. – “Что ты шьешь?” – “Портка”. – “Кому?” – “Себя”. – Она подала мне свою трубку и стала завтракать. <…> Калмыцкое кокетство испугало меня; я поскорее выбрался из кибитки – и поехал от степной Цирцеи».

Портрет калмычки Бяусты.

Художник О. Кипренский

А в черновой рукописи есть «расшифровка» того «кокетства», чем юная кочевница так напугала гостя. Отведав из котла чаю с бараньим жиром, приведшим его в ужас, Пушкин, по его же замечанию, с любопытством, простительным путешественнику, решился «на некоторое вознаграждение»… «Но моя гордая красавица ударила меня по голове мусикийским орудием подобным нашей балалайке. – Калмыцкая любезность мне надоела, я выбрался из кибитки и поехал далее. Вот к ней послание, которое вероятно никогда до нее не дойдет…»

Прощай, любезная калмычка!Чуть-чуть, назло моих затей,Меня похвальная привычкаНе увлекла среди степейВслед за кибиткою твоей.Твои глаза конечно узки,И плосок нос, и лоб широк,Ты не лепечешь по-французски,Ты шелком не сжимаешь ног;По-английски пред самоваромУзором хлеба не крошишь,Не восхищаешься Сен-Маром,Слегка Шекспира не ценишь,Не погружаешься в мечтанье,Когда нет мысли в голове,Не распеваешь: Ma dov’é,Галоп не прыгаешь в собранье.Что нужды? – Ровно полчаса,Пока коней мне запрягали,Мне ум и сердце занималиТвой взор и дикая краса.

На беловой рукописи сохранилась помета: «22 мая 1829. Кап-Кой». (Кап-Кой – старое название Владикавказа.) Все же не поэтических «полчаса», а ровно неделю «дикая краса» занимала воображение путника-поэта.

… Поэтическое послание, вопреки уверениям Пушкина, дошло до адресата. Только не до безымянной степной красавицы, а ее титулованной землячки – калмыцкой княжны Марины Тундутовой, пленившей сердце праправнука поэта и его тезки Александра Гревеница. Любовная история случилась в середине двадцатого столетия в одном из городков Бельгии. В счастливом супружестве появились на свет дети, облеченные баронским титулом, – София и Сергей: на могучем пушкинском древе «произросла» и «калмыцкая ветвь».

Вот оно, чудесное продолжение давней встречи поэта: кочевая калмыцкая кибитка «докатилась» до бельгийского королевства!