Стихотворение, написанное поэтом в коляске, во время странствий, при жизни Пушкина не печаталось. И вот что любопытно – «Когда б не смутное влеченье» не появилось и на страницах анненковского издания, увидевшего свет благодаря стараниям Наталии Николаевны. Вновь самодержец Николай I не разрешил его к печати «как совершенно пустое стихотворение».
И все же кому посвящены эти пушкинские строки, доподлинно неизвестно. Даже предположений об их адресате нет. Да и можно ли ныне с академической точностью утверждать – кому именно?
Но хочется думать, что строки, рожденные воспоминанием о милом образе, обращены к ней – Наталии Пушкиной. Пусть это лишь версия. Но ведь и сами пушкинские письма, «где сердце говорит», и рисунки поэта косвенно подтверждают ее. И профиль жены в дорожной книжке Пушкина, и поэтические строки, написанные им в дороге, – не есть ли звенья одной цепи, «думы тайной письмена»? И не скрыта ли в них потаенная просьба поэта: «Прошу доставить Н.Н. Пушкиной»?
Уральская одиссея
По следам самозванца
Путешествие нужно мне нравственно и физически.
Попробуем восстановить события стовосьмидесятилетней давности.
Итак, лето 1833 года. Петербург. Пушкин завершил работу над архивами, почерпнув из них все сведения, касавшиеся пугачевского восстания. Не зря он как-то обмолвился об «успокоении исторической моей совести».
Фортуна благосклонна к поэту: в руки его попадают подлинные свидетельства. Это и хроника осады Оренбурга (позднее, назвав рукопись очевидца «драгоценностию», Пушкин приложит ее к «Истории Пугачева»), и письма графа Панина вместе с указом Екатерины II из семейного архива Галаховых, и рассказы статского советника Свечина, помнившего подпоручика Шванвича, прототипа Швабрина, перешедшего на службу к самозванцу.
Написано введение к историческому роману, пока еще безымянному, но имя будущего героя уже названо: «Любезный друг мой Петруша!» И теперь Пушкину воочию нужно увидеть те места, где жива память о великом бунте, записать свидетельства стариков, народные песни и предания – «поверяя мертвые документы словами еще живых, но уже престарелых очевидцев».
«Я хочу написать сочинение о Пугачеве, – делится поэт замыслом с Марией Волконской. – Я отправлюсь на места, перевалю через Урал, проеду дальше и приеду просить убежища в Нерчинских рудниках».
Но даже половину задуманного исполнить непросто: путешествию предшествует обширная переписка. Ведь нужно испросить долгий отпуск на поездку в Казань и Оренбург. В письме к графу Бенкендорфу Пушкин не просто просит, умоляет Его Величество позволить ему «ознакомиться с архивами этих двух губерний».
Александр Христофорович доносит просьбу поэта до монарха, и тот «велит запросить, зачем Пушкин хочет ехать в Оренбург и в Казань» и по какой причине оставляет «возложенные на него занятия».
Берег Урала недалеко от Нижнеозерной крепости. 1833 г.
Рисунок Пушкина
Пушкину приходится объясняться: «Может быть, Государю угодно знать, какую именно книгу хочу я дописать в деревне: это роман, коего большая часть действия происходит в Оренбурге и Казани, и вот почему хотелось бы мне посетить сии губернии».
Долгие хлопоты увенчались успехом: высочайшее разрешение на поездку получено! И 17 августа 1833 года, распростившись с женой, Пушкин покинул Петербург. Дорога началась с грозных предзнаменований: разыгралась сильнейшая буря, «ветер и дождь гнали меня в спину…»
Последнее долгое путешествие поэта, полное дорожных приключений, встреч, впечатлений. Маршрут тот известен в мельчайших деталях.
По пути в Москву Пушкин заехал в Павловское, к любезному Павлу Ивановичу Вульфу, а затем в Ярополец, где «как нельзя лучше» встречен был тещей Наталией Ивановной. В Москву прибыл он 25 августа и наутро «из антресолей» гончаровского дома на Большой Никитской отправил своей Наташе проникновенные строки: «Поздравляю тебя со днем твоего Ангела, мой Ангел, целую тебя заочно в очи…»