Весной 1814 года Кошанский выбыл из строя лицейских профессоров. Даровитый ученый принадлежал к той категории лиц, которых его современник Вяземский весьма витиевато и осторожно называл «неравнодушными ценителями благородного сока виноградных кистей». В переводе на тогдашний медицинский язык Кошанский страдал «белой горячкой».
Заболевшего лектора заменил адъюнкт-профессор педагогического института, молодой философ Александр Иванович Галич. Он происходил из духовного сословия, учился в семинарии, но от богословия довольно рано перешел к философии и стал специалистом по древней литературе и истории античной мысли. Способного студента послали за границу. Он слушал курсы в Геттингене и Гейдельберге, побывал в Лондоне и Вене. За границей он увлекся философией Шеллинга и навсегда сохранил верность его системе вместе с характерным для шеллингианца интересом к вопросам искусства (впоследствии, в 1825 году, он издал первую русскую эстетику «Опыт науки изящного»). В эти годы сказались основные черты его характера — беззаботность, «искушение погулять», простосердечие и наивность в житейской практике. Ни в каких злоключениях не изменял ему его общительный, кроткий, беспечный характер с значительной долей юмора. Лицеисты сразу приметили, что их новый наставник питает мало склонности к латинскому синтаксису, и, по свидетельству биографа Галича, «постарались извлечь из него другое добро — его теплое сочувствие к юношеским светлым интересам жизни».
Добрые товарищеские отношения установились быстро и прочно. Галич не предъявлял к своим слушателям никаких требований и охотно удовлетворял все их интересы. На его уроках читались мелодрамы Коцебу или стихи самих лицеистов (в одном из классов Галича Пушкин прочитал своего «Бову»), и лишь в предвидении контрольных посещений начальства беззаботный профессор принимался «трепать старика», то есть переводить Корнелия Непота. Исключительная незлобивость молодого философа подкупала лицеистов.
«Добрый Галич» был одним из немногих педагогов, которых любил Пушкин. Отношения у них установились дружеские, хотя профессор был вдвое старше своего слушателя. Нередко в своей комнате Галич продолжал вести с учениками беседу, начатую в классе, или устраивал литературные чтения за стаканом вина и «гордым пирогом». Он сам, видимо, писал стихи, как многие тогдашние филологи, и Пушкин в своих посвящениях называет его «парнасским бродягой», своим «соседом на Пинде». В комнате Галича читались стихотворные послания, пелись куплеты, декламировались баллады и басни.
Любитель поэзии, чуткий и внимательный к подросткам, Галич, несомненно, высоко оценил развивающийся талант Пушкина. Именно он осуществил сложный план первого выступления поэта-лицеиста перед корифеями русской поэзии и науки. Пушкин, как известно, был застенчив, и сам, вероятно, никогда не решился бы читать свои стихи перед синклитом академических знаменитостей. По позднейшему свидетельству поэта, Галич «заставил» его пойти на это.
Подготовка к предстоящему экзамену спугнула «стыдливую музу» Пушкина. Публичному испытанию придавалось особое значение. После трех лет существования лицей давал первый общественный отчет о своей работе. Необходимо было показать, что обещания, данные в момент его открытия, выполнены.
На испытания по словесным наукам ожидали Державина. Нетрудно было подготовить чтение его стихов, разбор его знаменитых текстов. Но не лучше ли было бы почтить престарелого поэта раскрытием перед ним нового лирического таланта, продолжающего его традиции и осуществляющего его творческие заветы? Организовать такое выступление конференция лицея поручила профессору словесности Галичу. Ему-то и пришлось убеждать Пушкина взяться за разработку чисто «державинской» темы — прославления военных подвигов русской армии на материалах современных политических событий, то есть борьбы с Наполеоном. Юному стихотворцу надлежало вскрыть при этом связь настоящего с недавним прошлым и свои впечатления от царскосельских парков, среди которых воздвигнут лицей, отлить в строфы высокой похвалы веку Екатерины, один из сподвижников которой и явится судьей его оды.