Позже, в поэме «Бахчисарайский фонтан», он сказал:
В сущности, он обожал только свою музу и поэтизировал все, что видел.
Кн. М. Н. Волконская. Записки. М.: Прометей, 1914, изд. 2-е, с. 62.
На Дону мы обедали у атамана Денисова. Пушкин меня не послушался: покушал бланманже и снова заболел. «Доктор, помогите!» – «Пушкин, слушайтесь!» – «Буду, буду!» Опять микстура, опять пароксизмы и гримасы. «Не ходите, не ездите без шинели». – «Жарко, мочи нет». – «Лучше жарко, чем лихорадка». – «Нет, лучше уж лихорадка». Опять сильные пароксизмы. «Доктор, я болен». – «Потому что упрямы. Слушайтесь!» – «Буду, буду!» И Пушкин выздоровел.
В Горячеводск мы приехали все здоровы и веселы. По прибытии генерала в город, тамошний комендант к нему явился и вскоре прислал книгу, в которую вписывались имена посетителей вод. Все читали, любопытствовали. После нужно было книгу возвратить и вместе с тем послать список свиты генерала. За исполнение этого взялся Пушкин. Я видел, как он, сидя на куче бревен на дворе, с хохотом что-то писал, но я ничего и не подозревал. Книгу и список отослали к коменданту. На другой день, во всей форме, отправляюсь к доктору Ц., который был при минеральных водах. «Вы лейб-медик? приехали с генералом Раевским?» – «Последнее справедливо, но я не лейб-медик». – «Как не лейб-медик? Вы так записаны в книге коменданта; бегите к нему, из этого могут выйти дурные последствия». Бегу к коменданту, спрашиваю книгу, смотрю: там в свите генерала вписаны – две дочери, два сына, лейб-медик Рудыковский и недоросль Пушкин. Насилу убедил я коменданта все это исправить, доказывая, что я не лейб-медик и что Пушкин не недоросль, а титулярный советник, выпущенный с этим чином из Царскосельского лицея. Генерал порядочно пожурил Пушкина за эту шутку. Пушкин немного на меня подулся, а вскоре мы расстались.
Д-р Е. П. Рудыковский. Встреча с Пушкиным. – П. В. Анненков. Материалы, с. 66–67.
В Пятигорске их ожидал старший сын Раевского, отст. полковник Александр Николаевич, прибывший туда заранее. Они всем обществом уезжали на гору Бештау – пить железные, тогда еще мало известные воды и жили там в калмыцких кибитках за недостатком другого помещения.
П. И. Бартенев. Пушкин в Южной России, с. 21.
Ванны находились в лачужках, наскоро построенных. Источники, большею частью в первобытном своем виде, били, дымились и стекали с гор по разным направлениям, оставляя по себе белые и красноватые следы. Мы черпали кипучую воду ковшиком из коры или дном разбитой бутылки… Кавказские воды представляют ныне (1829 г.) более удобностей; но мне было жаль прежнего дикого состояния; мне было жаль крутых каменных тропинок, кустарников и неогороженных пропастей, над которыми, бывало, я карабкался. С грустью оставил я воды… Скоро настала ночь; я ехал берегом Подкумка. Здесь, бывало, сиживал со мною Александр Раевский, прислушиваясь к мелодии вод.
Пушкин. Путешествие в Арзрум, гл. I.
(2 авг. 1820 г., в Пятигорске.) Тут увидел Пушкина молодого, который готов с похвальной стороны обратить на себя внимание общее, точно он может, при дарованиях своих; он слушал и колкую правду, но смирялся; и эта перемена делает ему честь.
Г. В. Гераков. Путевые записки по многим российским губерниям. Пг., 1828, с. 99.
Два месяца жил я на Кавказе; воды мне были очень нужны и чрезвычайно помогли, особенно серные горячие. Впрочем, купался и в теплых кисло-серных, в железных и в кислых холодных.
Пушкин – Л. С. Пушкину, 25 сент. 1820 г.
Из Азии переехали мы в Европу (из Тамани в Керчь) на корабле. Я тотчас отправился на так наз. Митридатову гробницу (развалины какой-то башни), там сорвал цветок для памяти и на другой день потерял без всякого сожаления. Развалины Пантикапеи не сильнее подействовали на мое воображение.