Особняком стояли балы, которые давали известные учителя танцев для своих подрастающих учениц и учеников (так называемые детские и подростковые балы). Они становились как бы репетицией перед выходом в большой свет. Их любили посещать в том числе и молодые люди, присматривавшие себе невест. Самым любимым и уважаемым танцмейстером того времени был Петр Андреевич Иогель. За пятьдесят лет преподавания он выучил танцевать три поколения москвичей. Теплые и уважительные слова находит для него в своих воспоминаниях знаменитый балетмейстер Адам Глушковский: "Его балы как бы составляют середину между балами общественными и частными. Они соединяют в себе все преимущества тех и других, отлагая их неудобства. В них нет недоступности балов частных, на которые не всякий может попасть, в них нет чуждаемости балов общественных. Простота и патриархальность — вот что господствует на этих балах, с присоединением непременной веселости". Отсылать читателя к каким-либо еще историческим материалам на этот счет считаем совершенно излишним, ибо достаточно описания подобного бала у Иогеля во втором томе "Войны и мира". Петр Андреевич и был тем упоминавшимся выше танцмейстером, у которого учился сам Лев Толстой и в обучение к которому он "отдал" своих героев. У Иогеля в детские свои московские годы брали первые уроки танцев Александр и Ольга Пушкины, а зимой 1828/29 года на подростковом балу у Иогеля Пушкин впервые увидел пятнадцатилетнюю девочку Наташу Гончарову.
Но вернемся к общественным балам. В Петербурге на одном только Невском проспекте было два открытых для посещения танцевальных клуба: Большой у Полицейского моста и Малый напротив Казанского собора, в доме купца Кусовникова. Женившись на дочери Кусовникова и получив в приданое за женой дом, хороший знакомый Пушкина В. В. Энгельгардт перестроил его, еще лучше приспособив для общественных увеселений. В заново отделанных залах давались самые знаменитые балы-маскарады Петербурга; действие лермонтовского "Маскарада" не случайно происходит в зале Энгельгардта. Попытка внедрить маскарадные увеселения без танцев, предпринятая было вначале, провалилась. "В зимнее время давались в доме Энгельгардта маскарады. Увы! Эти собрания не имели ничего похожего на рауты этого рода в других европейских городах, оживленные характеристическими кадрилями, эксцентричными костюмами, масками, интригующими не какие-нибудь личности, а всю публику сатирическими намеками, ворожбою и тому подобное. Несмотря на веселые мотивы, наигрываемые оркестром, маскарады Энгельгардтова дома, всегда без танцев, имели вид похоронной пустыни и утомляли мундирным однообразием костюмов — монахов и пилигримов, маркизов и Пьеро", — писал О. А. Пржецловский о маскарадах начала 30-х годов. Между тем еще в 1810-е годы прославились и вошли в моду костюмированные балы, устраивавшиеся Фельтом и проходившие тогда в доме Кушелева. Зал же Энгельгардта становится популярным, только когда в нем начинают организовывать танцевальные вечера-маскарады; а после того как в числе постоянных посетителей появляются члены царской семьи, престиж "Энгельгардтовых балов" взлетает до невиданного уровня. Маскарад по сравнению с обычным балом позволял немыслимую без маски свободу поведения и общения. Судите сами. Известен случай, когда офицер позволил себе на обычном, не костюмированном балу в Московском Благородном собрании небрежно расстегнуть мундир. Следствием был вынужденный выход в отставку. Между тем на маскарадах у Энгельгардта не только вольнодумные молодые люди свободно вели себя, но и сама императрица, "скрытая" маской, довольно смело интриговала молодых людей, допуская даже некоторые вольности.
Собираясь на маскарад дружеской компанией, обычно заранее сговаривались о том, кого и как будут мистифицировать. Подобные розыгрыши, как правило, лишь отчасти были импровизацией. Иные готовились задолго, тщательно и со вкусом, так же как и маскарадные костюмы. Какой-нибудь капуцинский плащ и простое домино свидетельствовали о недостатке предприимчивости и воображения, и, напротив, изобретательность и выдумка в "сочинении" костюма поднимали репутацию его владельца. М.Ф. Каменская вспоминает: "Канун нового 1835 года встретили у нас чем-то вроде маскарада. <...> Очень умно и мило был наряжен «старым 1834 годом» скульптор Рамазанов.
Он изобразил из себя древнего седого старца в рубашке, обвешанного с головы и до ног старыми объявлениями и газетами за прошлый год, и печально, со старенькой поломанной дубинкой в руке бродил по нашей зале в ожидании нового года. Как только зашипели часы, чтобы начать бить полночь, в залу влетел «новый 1835 год», Нестор Васильевич Кукольник, одетый в новенький с иголочки светло-серенький фрак, с большим букетом свежих роз в петлице фрака. Влетел и прямо кинулся весело обдирать со старого 1834 года все отжившие свое время объявления и новости, а самого беззащитного старца схватил поперек сгорбленного туловища и без церемонии выкинул за дверь залы".