— Настя! Идем! — тихо позвал Димка. Он взял ее за руку, осторожно, словно больную. — Ничего не известно, не бейте в набат, погодите. — Это относилось к Нине Сергеевне. — Идем, Настя.
Он вывел ее из комнаты комитета и, не отпуская руки, сбежал, увлекая ее за собой, вниз по лестнице, в вестибюль, из школы на улицу.
3
— Верно?
— Да.
Димка выпустил Настину руку, развязал на поясе полотенце и вытер лоб, усеянный каплями пота. Он мгновенно дурнел, когда в нем гасло оживление, становился почти невзрачным.
Они шагали молча, не замечая, что направляются по привычке к Откосу. Река делала под Откосом крутую петлю и уходила от города в синеватые от знойной дымки луга.
Над Откосом белеют тонкие стволы березовой рощи. Даже в тихие дни здесь летит ветер, неся с реки свежесть.
— Не обижайся на Нину Сергеевну, она немного сухарь, но деловая. На нее можно положиться в серьезных вещах, — заговорил Димка. — Может быть, до тебя дошли сплетни?
— Какие сплетни?
— Ну, вроде того, что Нина Сергеевна сказала… про амуры. Не придавай значения. Изнервничалась, а тут сюрприз за сюрпризом. Постой! — воскликнул он. — Ты «им» все рассказала, «они» испугались и боятся тебя отпускать? Оттого?
— Ничего я «им» не рассказывала.
— Что же тогда? Какая муха тебя укусила? После всего… чтобы ты не ехала, после всего?
«Признаться?» — тоскливо думала Настя. У нее не поворачивался язык. Сейчас — нет. Напрасно она прибегала в школу. В горкоме и гороно известно, что десятый класс едет всем коллективом, и напрасно она встретилась с Ниной Сергеевной. Вечером, может быть, Настя признается Димке. Или завтра. Она еще не привыкла, что папа ушел. Надо привыкнуть. Никак не выговорить вслух. Как трудно, как трудно рассказать об этом Димке! Он любил приходить к ним по воскресеньям, когда вся семья в сборе. Наряжался в лучшую рубашку и галстук и приходил праздничный, аккуратно приглаживая волосы, страшно довольный, когда удавалось по-взрослому пофилософствовать с отцом на какую-нибудь серьезную тему.
«Здорово у вас. Умно как-то, дружно. Завидно даже!» — признавался он Насте.
У него-то ведь нет отца, сирота от рождения, с первого года войны…
— Все-таки я поговорю с Аркадием Павловичем, — после паузы решительно сказал Димка.
— Ни за что! — ужаснулась Настя.
— Поговорю обязательно. Я его уважал… Помнишь, весной мы слушали лекцию о призвании врача? Я даже пожалел тогда, что у меня нет влечения к медицине, честное слово, так заманчиво он рассказывал! Я тогда убедился, что без романтики не жизнь, а мертвечина. Он окончательно меня убедил. Он по-настоящему идейный, а главное, чувствуешь: не казенный человек. Если даже у него разлад слова с делом…
— Меня никто не отговаривал ехать, — перебила Настя. — Сама поняла: не могу.
Димкины слова подняли в ней стыд и нестерпимую боль, хотелось убежать, спрятаться, никого не видеть! Что за человек ее отец? Сегодня утром все ее прежние представления об отце рухнули. Настя не знала, какой он.
— Неужели действительно ты не едешь? — спросил Димка.
Они стояли на краю Откоса. Внизу лениво голубела река; рыбачья лодка прибилась к берегу, рыбак в соломенной шляпе похож был на гриб. Было тихо, мирно. Был ясный, ласковый день.
— А все, о чем мы мечтали? — спрашивал Димка. — Я думал, ты самая лучшая на свете, необыкновенная! И другие девочки идут на трудности, но тебя я считал необыкновеннее всех. Если ты разочаровалась во мне… ведь стройка остается? Так может поступить только плохой человек. Только самый неверный. Только дрянь, — упавшим голосом выговаривал Димка, страшно бледнея, даже губы стали иссера-бледными. — Дрянь!
Он отрезал ей все пути. Теперь никто не заставит ее рассказать о том, что случилось, не станет она защищаться!
— Я подозревал, что ты не та, какой кажешься, — говорил он, окончательно теряя рассудок.
— Зачем же ты говорил другое, если подозревал? — возразила Настя.
— Понимаю! Обыкновенная история. Единственная дочка, наряды, уютная комнатка. Пошлая обывательница, вот кто ты, а не друг! — не слушая, не помня себя, выкрикивал Димка. — Дрогнула! Неужели ты дрогнула? А о чем мы мечтали целую зиму, где это все? У нас была цель… Где твоя цель? К чему ты стремишься? Ты ни к чему не стремишься? Зачем тогда жить? Если ты такая… если ты… Отказываюсь от тебя! Топчу все, что было. Оставайся, прозябай в болоте. Барахтайся в тине, пока мы будем строить коммунизм.
— Вы одни будете строить коммунизм, а здесь нет? Может быть, здесь другое государство?