С середины 1830-х годов положение мелких чиновников еще более ухудшилось. В апреле 1835 года профессор А. В. Никитенко записал в своем дневнике: «Новое постановление: не представлять чиновников к ежегодным денежным наградам. До сих пор каждый из них, получая жалование, едва достаточное на насущный хлеб, всегда возлагал надежды на конец года, который приносил ему еще хоть треть всего оклада: это служило дополнением к жалованию и давало возможность кое-как перебиваться… Теперь этого не будет, так как решили, что чиновники и тогда уже достаточно благоденствуют, если являются на службу не с продранными локтями».
Размеры жалования, пособий, установленные еще в начале века, не менялись.
так в черновиках «Медного всадника» изобразил Пушкин радужные мечтания своего героя, которому приходится жить на мизерное чиновничье жалование.
Но даже собственный «щей горшок» был доступен далеко не каждому обитателю Петербурга. Столицу наводняли тысячи нищих.
В 1814 году тогдашний министр полиции генерал С. К. Вязмитинов предписал городским властям очистить Петербург от «просящих милостыню» казенных и помещичьих крестьян и дворовых. Из этого предписания явствовало, что просили подаяние даже отставные штаб- и обер-офицеры. Несмотря на все правительственные старания, количество нищих в Петербурге росло. В 1837 году решили создать особый Санктпетербургский комитет для искоренения нищенства. Комитету выделили собственный дом в Коломне близ Аларчина моста, и он занялся «разбором всех лиц обоего пола, забираемых полициею за прошение подаяния и бродяжничество, для распределения и призрения их и для изыскания действительных средств к искоренению нищенства». За один год признали нищенствующими по уважительным причинам 1516 человек, которых и «призрели». Однако в голодные годы по стране разбредались мужики целых уездов и губерний. Да и разорившемуся купцу или мещанину или лишившемуся места чиновнику зачастую ничего другого не оставалось, как идти по миру с сумой. И потому искоренить нищенство не удавалось.
Ранним утром на улицах города, пишет в «Панораме Санкт-Петербурга» А. Башуцкий, «появляются люди в черных ветхих салопах, дурных кафтанах, заплатанных шубах; они робко, как тени, тянутся под стенами, заходят за углы домов, заглядывают в окна нижних ярусов и, жалобно сгибаясь, останавливаются у запертых еще дверей лавок и магазинов, дожидая их открытия. Это нищие… Спросите: где спали эти люди, так рано встающие? Может, в каком-нибудь отдаленном переулке под дождем и ветром, за углом забора, в сыром подвале… До обедни они будут бродить из лавки в лавку, кланяясь в каждой; в русских сиделец безмолвно подаст им во имя Христа грош; в иностранных из двадцати в одной им дадут его, в других же скажут Бог даст, пошел».
Нищий. Рисунок И. Бугаевского. 1810-е гг.
Жалким бездомным нищим кончает свою жизнь пушкинский Евгений:
Заглянув в корень отечественной истории, поэт в «Медном всаднике» уловил роковую связь участи мелкого чиновника и судеб самой невской столицы. Едва ли не главной достопримечательностью выросшего на болоте великого города было отсутствие в нем естественных хозяев, потомственных бюргеров, истинных горожан. Петербуржец был изначально чужим в стенах собственного города. И такая досадная странность полуевропейской российской цивилизации заставила Пушкина ощутить Петербург городом, подвластным призраку, фантому, историческому наваждению.
«И хлебник, немец аккуратный…»
Разноликое и пестрое петербургское население четко подразделялось на две основные категории — на тех, кто носил платье, сшитое на русский манер, и тех, кто предпочитал европейский покрой. Мужики, мещане, купцы, духовенство одевались по-русски. Блюстители отеческих нравов составляли в общей сложности три четверти обитателей столицы. Носившие немецкое платье господа — дворяне, разночинцы, иноземцы — являли собою, соответственно, остальную четверть жителей города, что в конце 1810-х годов равнялось примерно ста тысячам человек. Причем, из-за границы, из чужих краев были родом тысяч тридцать ремесленников, разночинцев и российских дворян. «Масса иностранцев в Петербурге образовалась из подданных почти всех государств, — свидетельствовал И. Пушкарев в своем „Описании Санкт-Петербурга“, — как-то: австрийцев, великобританцев, германцев, швейцарцев, пруссаков, французов, итальянцев, нидерландцев, шведов, датчан и весьма малого числа одних только мужчин испанцев, португальцев, греков, турок, молдаван, индийцев, персиян, американцев, бухарцев и даже одного китайца, совершенно разнствующих между собою как в образе жизни, так в нравах и обычаях».