Происхождение не имело значения. Зато обращали внимание на вероисповедание.
Свои собственные протестантские церкви имели в Петербурге шведы, голландцы, финны.
Поляки, итальянцы, испанцы, португальцы и большинство французов посещали католические храмы — Св. Станислава в Коломне, Св. Иоанна Иерусалимского в Пажеском корпусе (тут по праздникам молились преимущественно дипломаты). Самой старой и красивой была католическая церковь Великомученицы Екатерины на Невском проспекте. Всякий, кто входил сюда, мог, помимо прочего, поклониться бренным останкам покоившегося здесь последнего польского короля Станислава-Августа Понятовского, а также праху прославленного генерала французской революции Жана Виктора Моро.
Друг молодости императрицы Екатерины II, посаженный на польский престол русскими войсками, красавец Понятовский русскими же войсками был с престола свергнут, когда поневоле поддержал конфедератов во главе с Костюшкой. После взятия Варшавы императрица Екатерина распорядилась отправить своего давнишнего поклонника в ссылку в Гродно, а год спустя его заставили подписать отречение от престола. Благоволивший ко всем, кого притесняла его мать, император Павел I переселил Понятовского в Петербург, и здесь, окруженный роскошью и почетом, бывший король доживал свои дни. На его пышных похоронах царь сам командовал войсками, сопровождавшими до могилы низложенного монарха.
Не менее драматичной была судьба генерала Моро, чье надгробие в петербургской церкви столь же разительно напоминало о решающем российском участии в тогдашних европейских делах, как и могила опального короля. Вступивший в 1790 году волонтером в революционный отряд, молодой Моро вскоре обнаружил незаурядные воинские таланты. В 1794 году он уже командовал Северной армией Французской республики, в 1796 году — Рейнской армией. В 1799 году в Италии генерал Моро потерпел поражение от Суворова при реке Адда и при Нови. Однако вскоре он наголову разбил австрийцев при Гогенлинде. Его популярность в народе почти равнялась популярности Бонапарта. И потому Моро не признал притязаний Наполеона на единоличную власть. Генерал вышел в отставку, а в 1804 году был арестован за причастность к заговору роялистов, намеревавшихся убить новоявленного французского владыку. Моро был осужден на два года тюрьмы, но вскоре помилован Наполеоном, после чего эмигрировал в Соединенные Штаты. В разгар заграничного похода, в 1813 году, император Александр I пригласил Моро вернуться в Европу, и тот, переплыв океан, сделался советником при штабе коалиции, с которой некогда столь отважно дрался. В Дрезденском сражении генерал получил смертельную рану. Ни в империи Наполеона, ни в королевстве Бурбонов ему не было места ни живому ни мертвому. И тело доблестного генерала Великой революции принял город изгнанников, переселенцев, пришельцев — странноприимный Петербург.
Эмигрантская волна хлынула в Россию из Франции в конце XVIII века. Бежали аристократы, бежали буржуа, ремесленники, даже школьники. Некто Гаврила Леонтьевич Лаббе де Лонд, дававший в Петербурге частные уроки французского языка, рассказывал, как однажды в детстве во время революции, идучи в Париже по улице, он увидел толпу ликующего народа. Взобравшись на бочку, чтоб лучше разглядеть, что происходит, он вдруг увидел болтавшуюся на шесте голову принцессы де Ламбаль, и весельчак, несший шест, шутки ради ударил мертвой головою мальчика по лицу. Лаббе, сорвавшись с бочки, пустился бежать. Он добрался до Руана, нашел корабль, отправлявшийся в Россию, и уговорил капитана взять его с собой. В Петербурге у него был брат, владелец картонажной мастерской. Живя у брата и работая в его заведении, мальчик украдкою учился — изучил латинскую грамматику, потом французскую и, освоившись с русским языком, пошел в учителя.
Живым напоминанием о трагической и славной Революции был и другой педагог-француз, профессор французской словесности, обучавший Пушкина в Царскосельском Лицее, — Давид Иванович де Будри, родной брат неистового Марата.
После реставрации Бурбонов многие французы отправились из России на родину. Тем не менее в конце 1810-х годов в Петербурге было около 4000 французов. А еще 2360 шведов, 1200 поляков, 900 англичан… Самым наглядным и разительным свидетельством петербургского «смешения языков» было двуязычие здешних уличных вывесок. Такого не знала ни одна другая европейская столица, поскольку ни одна из них не была до такой степени иностранным городом в собственной стране. Почти все магазины, мастерские и прочие заведения Невского проспекта и других парадных улиц заявляли о себе разом по-русски и по-французски. Вывески имели такой вид: «Гессен, портной из Парижа. Gessen, de Paris», «Мебельная фабрика. Fabrique de meuble», «Трактир. Tracteur», или просто: «Dentiste», без перевода.