Восьмая — Рождественская — часть находилась за Литейной, в пространстве, ограниченном излучиной Невы. В этой части было восемь Рождественских улиц, различавшихся по номерам, две Болотные, множество переулков и две набережные: Невская и Воскресенская.
В девятую часть — Каретную — входил отрезок Невского проспекта, который шел от Знаменской площади до Александро-Невской лавры. Сюда же относились набережная Лиговского канала, Гончарная и Боровая улицы. Каретная часть, как и Нарвская, считалась окраинной.
Эти десять частей расположены были на так называемом Адмиралтейском острове.
Десятая часть — Васильевская — занимала весь Васильевский остров, омываемый Большой и Малой Невою и водами Финского залива. Улицы здесь назывались линиями. Причем на каждой улице линий было две — по числу сторон. Всего их насчитывалось 24. Эти линии пересекались тремя проспектами — Большим, Средним и Малым, протянувшимися через весь остров. Были и большие площади — между Биржей и зданием Коллегий, между Первым Кадетским корпусом и Академией художеств с обелиском «Румянцева победам», перенесенным сюда в 1819 году с Марсова поля.
На территории Васильевской части находились Торговый порт и Галерная гавань с Галерной слободой.
Съезжий дом на Большой Морской улице. Литография по рисунку А. Дюрана. 1839 г.
Одиннадцатая часть называлась Петербургской — по своему местоположению на Петербургской стороне. К Петербургской части принадлежали острова: Петровский, Каменный, Елагин, Аптекарский. Последний получил свое название от Аптекарского огорода лекарственных трав, заведенного еще при Петре I и позднее преобразованного в Ботанический сад.
Двенадцатая и тринадцатая части города — Выборгская и Охтинская — располагались на правом берегу Невы. Выборгская часть имела мало «порядочных» улиц. Почти все обитаемые участки расположены были здесь по обе стороны Большого Сампсониевского проспекта, переходящего в Выборгскую дорогу. На Охте «порядочных» улиц не было вовсе.
Три полицейских отделения и тринадцать полицейских частей осуществляли неусыпный надзор за общественным порядком. Управляли ими обер-полицмейстер, три полицмейстера и тринадцать частных приставов.
Полицейская часть объединяла несколько кварталов, в каждом из которых распоряжался квартальный надзиратель. Он выполнял свои обязанности вместе с одним или двумя помощниками, а также городовым унтер-офицером и вице-унтер-офицером, или, как их еще называли, хожалыми.
В каждой части имелся Съезжий дом. В нем жил частный пристав, помещались канцелярия, арестантские камеры и лазарет. Здесь же находилась пожарная команда «с инструментом» и команда фонарщиков. Особое помещение отводилось для произведения экзекуций. Там секли провинившийся простой народ (дворяне телесным наказаниям не подлежали). Из этого помещения, как вспоминают современники, нередко доносились свист розог и крики истязуемых.
В то время как низы общества нередко страдали от грубости и притеснений полиции, верхи терпели от ее бездеятельности и беспечности. «Улицы не безопасны, — записал Пушкин в „Дневнике“ в декабре 1833 года. — Сухтелен был атакован на Дворцовой площади и ограблен. — Блудова обокрали прошедшею ночью». А под 20 марта 1834 года читаем: «Из кареты моей украли подушки, но оставили медвежий ковер, вероятно, за недосугом».
Между тем квадратная фигура полицейского в треугольной шляпе маячила чуть ли не на каждом петербургском углу.
Если в конце XVIII века в штате Управы благочиния — как именовали полицейское управление — состояло всего 647 человек, то в 1838 году в полиции служило одних только «нижних чинов» — рядовых и унтер-офицеров — 1753 человека. И еще при обер-полицмейстере имелась специальная воинская команда почти из семисот человек, да будочников было около тысячи.
Во всех частях города, особенно «в приличных местах», стояли черно-белые, в елочку, полицейские будки. В них днем и ночью дежурили будочники, так называемые градские сторожа. Они должны были днем следить, чтобы не возникало шума, ссор и беспорядков, а ночью, бодрствуя, окликать прохожих и смотреть, чтобы на улице не было людей подозрительных.
Домовладельцам предписывалось незамедлительно сообщать о всех вновь прибывших и отъезжающих. А если случалась просрочка, то за сутки взимался штраф в размере 10 рублей — деньги по тем временам немалые. Тот же, кто давал убежище беспаспортным, бродягам и беглым, платил еще дороже — 25 рублей в сутки и привлекался к суду, ибо по закону подобных лиц надлежало ловить и предъявлять начальству. Подозрительные люди тотчас же арестовывались и отправлялись на Съезжую, а оттуда в «смирительный дом».