Милорадович отвечал:
— Имея шестьдесят тысяч штыков в кармане, можно говорить смело.
При этом граф ударил себя по карману.
Милорадович вообще любил покрасоваться и обожал картинные жесты и громкие слова. Рассказывали, например, что когда по жалобе директора театров генерал-губернатор посадил в крепость актера Каратыгина, якобы нагрубившего начальнику, и когда мать и невеста арестованного пришли просить за него, Милорадович совершенно некстати, но с истинно трагической величавостью воскликнул:
— Меня слезы не трогают, я видел кровь!
Впрочем, это не помешало графу через два дня освободить молодого человека, за которого ходатайствовали юные актрисы — ученицы Театральной школы. Им Милорадович усердно покровительствовал.
Боевой генерал, любимец Суворова, в молодости участвовавший в Итальянском походе, герой 1812 года, Милорадович был личностью весьма своеобразной, сочетая в себе отвагу, рыцарство, щедрость с самодурством и невежеством. Беспорядок в подчиненных ему войсках был всегда велик. Хорошо знавший его Денис Давыдов рассказывал, что Милорадович прославился в армии своим необыкновенным мужеством и невозмутимым хладнокровием во время боя, а также расточительностью, большой влюбчивостью, страстью изъясняться на незнакомом ему французском языке и танцевать мазурку. Он получил несколько богатых наследств, но промотал их очень скоро.
Образ жизни и нрав Милорадовича видны как на ладони в его переписке с друзьями. «Прошу тебя наиубедительнейше, — пишет граф из армии в Петербург своему приятелю, коменданту столичной крепости Сафонову, — выкупя брильянты мои из ломбарда, паки оные в ломбард положить на шесть месяцев, а деньги употребить на заплату в казенной лавке всех вещей, мною там заказанных, и на доставку оных ко мне… Между тем, имев много горилки в деревне, я буду стараться, дабы оная была продана, и тогда удовлетворю всех кредиторов».
И в должности главного столичного администратора Милорадович сохранил свои картинные кавалерийские ухватки. Примером тому может служить дело Пушкина.
В 1820 году обличительные стихи Пушкина вызвали гнев властей. Милорадовичу было предписано арестовать Пушкина и взять его бумаги. Но граф предпочел поступить деликатней — он вызвал поэта к себе и потребовал объяснений. Пушкин заявил, что бумаги свои сжег, но предложил тут же по памяти написать все, что разошлось в публике. Исписал целую тетрадь. Милорадович, читая ее, очень смеялся и в ответ на смелый поступок поэта сделал благородный жест: от имени царя объявил ему прощение. Царь, однако, не одобрил такой снисходительности. Он-то не прочь был упрятать Пушкина в Соловецкий монастырь или услать в Сибирь. Только благодаря заступничеству влиятельных друзей поэта дело окончилось ссылкой на юг России…
Олицетворением мрачной эпохи в истории Петербурга, которая наступила после 14 декабря, был генерал-губернатор П. К. Эссен, управлявший городом в 30-х годах. Служившие под его началом солдаты сложили поговорку: «Эссен — умом тесен». В самом деле, граф не отличался сообразительностью; не обладал он и административными талантами.
«Этот человек, — писал об Эссене лицейский товарищ Пушкина дельный чиновник М. А. Корф, — без знания, без энергии, почти без смысла, упрямый лишь по внушениям, состоял неограниченно в руках своего, привезенного им с собою из Оренбурга, правителя канцелярии Оводова, человека не без ума и не без образования, но холодного мошенника, у которого все было на откупу и которого дурная слава гремела по целому Петербургу. Эссен лично ничего не делал, не от недостатка усердия, а за совершенным неумением, даже не читал никаких бумаг, а если и читал, то ничего в них не понимал.
Бывало, просматривая бумаги, Эссен спрашивал у Оводова:
— Это кто ко мне пишет?
— Это вы пишете.
— А, это я пишу… О чем?
И, получив ответ, подмахивал бумаги…»
Еще с екатерининских времен в Петербурге помимо государственных органов управления городом существовали выборные — Общая и Шестигласная думы. Их избирали все свободные сословия, «городовые обыватели», имеющие доход не менее 100 рублей в год и не моложе 21 года, — по одному депутату, «гласному», от каждой части города. Три купеческие гильдии — по одному гласному от каждой гильдии. Ремесленники — по одному гласному от каждого цеха. Иностранные купцы — по одному гласному от каждой национальности. «Именитые граждане», то есть лица, обладающие большим капиталом, а также ученые и художники (архитекторы, живописцы, скульпторы, музыканты, имеющие аттестат) тоже обладали правом посылать своих гласных в Думу. Этим же правом пользовались и «посадские», то есть мещане.