«Значит, разгадывать больше кроссвордов».
В тот вечер мне представилась возможность внимательно изучить кабинет Карин. В свободной комнате наверху она поставила книжные полки и рабочий стол. На полках были выстроены десятки файлов, а на столе навалены бумаги, карты и распечатки. Карин махнула рукой: «Нервный центр. Все это чтобы расследовать единственное дело, и знаешь, какой был единственный практический результат?»
«Какой?»
«То, что мы со Стефаном познакомились».
Подошел Стефан и взвесил в руке стопку бумаг; он грустно покачал головой и сказал: «Встретиться на вечере знакомств для людей среднего возраста было бы намного проще, это уж точно».
«Да, ответила Карин. — Но никто из нас никогда бы не пошел на такой вечер».
«Да. Ты права. Значит, оно того стоило?»
Они обменялись взглядом, при котором до сих пор, даже по прошествии всех этих лет, мое сердце пронзала боль. Если бы я был другим, если бы жизнь была другой. Если бы кто-то хоть однажды так посмотрел на меня.
Но потом стоик во мне взял верх. Сократ мог часами стоять на страже на диком холоде, ни на что не жалуясь, и залпом осушал целую чашу с ядом из болиголова. Он проснулся во мне, и боль отступила.
В следующем году Карин не возвращалась к расследованию, лишь раз в полгода звонила в главное отделение полиции узнать, не выяснилось ли чего нового. Но ничего нового не было.
Последний этап моей истории начинается летом 2007 года. Однажды на веранде я заметил, что Стефан сидит в странном положении, будто он не мог удобно устроиться. Когда мы выплыли на ялике, чтобы забросить сети, он сначала взял весла, но потом поморщился и впервые передал их мне.
«Ты в порядке? спросил я, когда мы направлялись к Лангхольмену. — У тебя что-то болит?»
«Спина, ответил он. — И желудок. Будто там что-то есть… не знаю… внутри. Только не говори Карин».
«Она наверняка заметит».
«Знаю. Но я хочу сам ей сказать. Думаю, это что-то… нехорошее».
Мы со Стефаном несколько раз говорили о разнице в возрасте между ним и Карин, о том что, если верить статистике, она должна умереть на пару лет раньше его, и о его чувствах. Учитывая то, что Стефан не отличается таким же самообладанием, как я, и легко воодушевляется или впадает в отчаяние, его ответ удивил меня.
«Просто так получилось, сказал он. — Она моя жизнь, она моя история. Если в конце этой истории мне придется провести несколько лет одному, то что ж. Выбора нет. А если нет выбора, то что толку об этом говорить. Просто так получилось».
Думаю, окажись я на месте Стефана, я бы сказал что-то подобное. Мы завершили эту тему какой-то шуткой о том, что мы с ним могли бы сидеть и бросать хлеб голубям, пока черная фигура с косой не положила бы этому конец.
Но все вышло не так.
В следующие несколько дней боли Стефана усилились, и Карин отвезла его в госпиталь в Норртелье, откуда его направили в Каролинский госпиталь в Стокгольме. После серии тестов было установлено, что у Стефана рак поджелудочной железы. Я очень хорошо помню тот день, когда Карин позвонила мне.
Я стоял с телефоном в руке, смотря из окна на их бывшую квартиру. Клумбы в зеленых и розовых оттенках смотрелись великолепно. Дети сидели рядом на игровой площадке, и все вокруг кричало о лете и жизни, когда Карин произнесла те слова: «Рак. Поджелудочной железы».
Я был в курсе. Я прочел много книг, да и в целом имел широкий кругозор. Но я все равно спросил:
«Что они собираются делать?»
«Они ничего не могу сделать. Они могут немного замедлить его распространение при помощи радиотерапии. Но вылечить нельзя».
Я не мог выговорить слова. «Сколько… сколько…?»
«В худшем случае — несколько месяцев. В лучшем — год. Но не больше».
Говорить было больше не о чем. Я положил трубку и посмотрел на балкон, который по-прежнему считал их балконом, их дверью. Я вспомнил, как заметил их, потому что они держались за руки; поп-музыку, которую они слушали; доносящиеся звуки их голосов дальними летними вечерами. В поисках потерянного времени.
Опухоль в поджелудочной железе Стефана распространилась на печень и почти не реагировала на радиотерапию. Когда в октябре я навещал их, ему выдали насос с морфином, чтобы облегчить боль. Я думал, что он будет выглядеть ужасно, но, сидя на веранде с одеялом, укрывающим ноги, он выглядел более здоровым и расслабленным, чем тогда в августе.
Когда я сказал ему об этом, он грустно улыбнулся и пару раз нажал на насос. «Это потому что боль прошла. Вообще я чувствую себя нормально. Но я знаю, что оно разъедает меня изнутри. Это дело нескольких месяцев».