В 1919 году появились на Эмбе первые агитаторы. «Мы должны поднять производительность труда до наивысшего революционного предела. И тогда, товарищи, мы победим на этом последнем фронте — фронте труда — и с честью выйдем на светлую дорогу мирной и вольной коммунистической жизни». А в рабочем поселке — грязь, голод, пьянки. И цинга. Кругом цинга. С нетерпением ждали из Москвы, спасения: виннокаменной кислоты или клюквенного экстракта. Ходили упорные слухи: из Москвы по реке идет большой буксир с долгожданной помощью. И действительно, вскоре в Гурьев прибыл буксир „Богут”. Он доставил на барже первый в этом краю старенький паровоз, который должен был связать Гурьев с Доссором и Макатом. Экстракт так и не привезли. Мать умерла, не дождавшись помощи. Отец доверился всем сердцем пылким ораторам. И активно включился в исторические события. „Нет, не иссякли на Эмбе нефтяные пласты! Большевикам нужна позарез эмбинская нефть! И мы дадим ее, товарищи!” Отец отдавал все свои силы перестройке мира на „справедливый” лад. Отдавал так рьяно, что забыл о „кыбле”, той стороне, где находится священная Мекка. Перестал молиться из-за недостатка времени. Злобные старики перешептывались, что вот от этого и помер. А на самом деле у него в животе что-то лопнуло и разлилось желчью. Всевышний был тут не при чем. До смерти своей успел пристроить Базарбая в трудовое училище. Сына учили там всему понемногу. И слесарке, и кузнечному делу. Учили, как делать гвозди. Он освоил этот процесс хорошо. Откусить — расплющить. Откусить — расплющить. И так целый день, с утра до вечера. Базар-бай не обижался на судьбу. Наверное, гвозди тоже нужны кому-то. Так и началась трудовая жизнь Базарбая, с подсобного рабочего. „А теперь, — подумал он с правомерной гордостью, — я почетный буровой мастер. Люди уважают. Обещали какую-то медаль скоро вручить. Сказали, готовь, Нуржанов, черный пиджак, белую рубашку и галстук. Вызовем в Гурьев…” Ушел в свой вагончик досыпать. Проспал усталый до раннего утра.
— Эй, Бабай! Выйди на минутку! — электрик Сергей Еремин стучал в грязное окошко. — Выйди, посмотри что творится.
Бригадир уже не спал, грелся под одеялом. Рыхлый, обрюзгший, он нехотя скинул ноги с твердой лежанки.
— Ну что такое? Почему кричишь с утра?
Заспанный Базарбай появился в проеме двери в длинных помятых трусах и толстом свитере из верблюжьей шерсти. „Может, опять что со скважиной?” — промелькнуло в голове. Серега уже отбежал от вагончика. Он стоял на берегу нефтяного пруда и показывал двумя руками на глянцевую поверхность.
— Ты такое видел когда-нибудь, Бабай? — кричал он, ошеломленный обнаруженной утром картиной природы. Ночью в нефтяной плен попали по собственной инстинктивной глупости полтора десятка лебедей. Вероятно, под лунным мерцающим светом они приняли сверкающую поверхность за мелкое озеро, на котором можно было бы перезимовать или отдохнуть перед дальнейшим перелетом. Лебеди были замызганы парафинистой нефтью. Только шеи белели хрупкими торчками.
— Бена — мать! — вскрикнул Базарбай. — Буди людей, Серега. Надо что-то делать. Я сейчас оденусь, — и снова скрылся в вагончике.
Вскоре на берегу котлована собралась вся бригада: Сергей, Тле-ген, Сафи, Октай, Ибрагим и дядя Володя. Наблюдали, как бессильно барахтались в липкой грязи гордые изящные птицы. Их попытки выбраться по крутым склонам на берег были беспомощны, смешны своей повторяющейся безнадежностью. Они цеплялись лапками за скользкий склон, стараясь помогать крыльями и даже клювом. Проваливались в котлован и снова пробовали, как одержимые. Сергей и Октай от души смеялись над их неловкостью. Лебеди похожи были на толстую даму в немом кино, которая скользит на льду, пытаясь подняться. И тут же снова падает. Скользит и падает.
— Чего „ха-ха” развели, Бена-мать! — раздраженно оборвал их Базарбай. — Жалеть надо. И помогать. А не смеяться, как верблюд.
Ребята реагировали каждый по-своему:
— А что делать, Бабай? Мы же не виноваты, что у них голова не сварила.