Художник то говорил, то замолкал; я не торопил его с рассказом, ни о чем не спрашивал: то, что представало передо мной с его словами, долго не гасло.
Кубик не верил ни в какие чудеса и считал, как поэт Иосиф Бродский, наш мир "безвыходно материальным". Единственное чудо, которое он признавал, было вдохновение. Оно подсказывало ему, что писать, и давало порой такие мазки, что он сам одобрительно крякал и даже говорил: "Ну и Кубик! Ну, молоток! Смотрите, на что, оказывается, этот парень способен!"
А сейчас в его сознании что-то произошло. "Безвыходная материальность" дала трещину…
Над нами рассиялось неописуемо прекрасное звездное небо. Пахло высушенными жарким солнцем травами, пахло солью моря, плескала волна, перебирая гальку, негромкие голоса не принадлежали ни одному, отмеченному цифрами, времени, а огоньки двух костров — тем более, мне было легко слушать рассказ художника.
…Марк, Пармен, стол между ними, вина, вкус которых он до сих пор ощущает… Понтия… Необъяснимая легкость во всем теле… что все это? Собственное воображение? Ведь он столько знает о полуострове, о городе и двухтысячелетней его жизни, столько напредставлял себе сам, что совсем не трудно увидеть, чуть подтолкнешь мозг, целый фильм, словно бы снятый на кинопленку. Он на это способен. Видят же порой кинорежиссеры свои будущие фильмы целиком, озаренные всеблагим вдохновением!
Кубик поднял голову. Одна из звезд пересекала небо. Спутник.
…Что если он совершил путешествие во времени — увидел полуостров в ту пору, когда его душа жила, была там? Оказалось, одна из ее жизней "записана" четче, чем другие. Неужели только благодаря Понтии? Неужели эта любовь и есть отгадка его чуда?
Или это все один сказочный сон?
— Я не хотел покидать моего ложа в том дворике, — говорил художник, — боялся оторвать голову от того камня. Открывал глаза — видел серую стену, закрывал — продолжался сеанс прошловидения.
…Синяя-синяя вода бухты, деревянная галера с обломанной мачтой, которую вытаскивают из степа в глубине судна четверо полуголых, бронзовых от загара молодцов. И бухта, и галера приближаются — значит, Марк идет к своему кораблю.
Следующая картинка: уже шестеро полуголых парней устанавливают новую мачту.
Взгляд (Марка) снизу на тонкую верхушку только что вставшей прямо мачты, на реи, такелаж, на чайку, плывущую над мачтой… Попарно идут к галере такие же полуголые люди, неся в связках длинные и тяжелые весла.
Крохотная каютка (иллюминатора нет), топчан, приткнутый к деревянной переборке, рундук напротив, полка, заменяющая столик. Запах древесины, в котором чувствуется аромат кипариса…
Беспрестанный стук топоров и молотков на палубе, ругань мастера, оклики, переговоры…
Марк торопится в море, понял Кубик. Видно, хочет использовать для торговли остаток лета, тем более, что в последний раз он прогорел.
Зато следующая картинка принесла Кубику совсем уж неожиданное. Он увидел прямо перед собой высокую мраморную фигуру женщины и понял, что он (наверно, с Парменом) находится в храме (храм некогда стоял на месте Владимировского собора). На мраморном же полу лежали длинные прямоугольники света.
— О Дева, — услышал он бормотание Марка, — мне снова предстоит плавание, и далекое. Удержи — ты ведь можешь! — гнев моря, чтобы плавание мое окончилось благополучно. Ты спасла меня однажды, не забудь и в этом походе… Услышь меня, Дева, — молил Марк, и голос его дрожал, — услышь меня, покровительница нашего города, сына матери Гераклеи, покровительница каждого живущего здесь и даже осмелившегося покинуть сушу ради моря…
Марк помолчал, разглядывая незрячее лицо женщины, чуть повернутое от него в сторону моря, куда была протянута и левая рука богини, смотрел, словно бы ожидая, что мрамор оживет и даст ему хоть какой-то знак… Но благородный камень, в котором, конечно, отзывались его слова, не ответил ему ничем.
В храм влетела ласточка, промелькнула возле лица богини и, прилепившись к карнизу, стала кормить птенцов.
Прямоугольник света на полу незаметно для глаза превратился в ромб и, остря углы, уменьшаясь, переместился к Марку. Случайный порыв ветра принес откуда-то к ногам моряка сухой сморщенный листок. Марк поднял его.
— Я знаю, боги не разговаривают с людьми напрямую, — сказал он, — боги предпочитают обиняки, намеки, и нужно уметь их читать. Ты хочешь сказать, Дева, что скоро осень? И поздно отправляться в плавание? Но посмотри, какие безветренные стоят дни, как спокойно и надежно море. И ты ведь знаешь, что если я не поправлю свои дела, мне придется совсем худо, может быть, придется даже продать дом. И кто я буду тогда?..