— Папий!
— Адмет!
— Эант!
— Ойнанфа!
— Лаодика!
— Ксанф!
Стена, за которой я спрятался от ветра, была всего в двух-трех метрах от обрыва, отсюда битва волн с камнем была видна на большом протяжении берега, то низкого галечного, то высокого скалистого — над ним взлетали гейзеры брызг. Под обрывом близ моей стены была широкая полоса гальки, но иная волна докатывалась до откоса и я чувствовал ее жуткую силищу. Ветер так или иначе доставал меня, тузил справа, слева; почти оглохший от грохота, иззябший, я тем не менее не отрывал глаз от зрелища битвы…
Кубик продолжал рисовать:
— Волны выходили из кипящего моря, вырастали, набирали тяжелой и ударной мощи. Поднявшись на дыбы, зеленая махина обрушивалась на галечный берег, круша его и себя, череда их была бесконечна. Стоило разбиться одной, как уже следующая грозно вздымалась над берегом, готовя многотонный удар.
Вокруг нас плескались, кричали, визжали, но я настроился на ровный голос Кубика и слышал только его.
— В одном из домов на мысе кто-то ждал спрятавшегося за стеной (его? меня?), выходил во двор, поднимал голову к несущимся по небу в клочья разорванным тучам, слушал близкий гул шторма. Потом возвращался, потирая озябшие плечи и руки, плотно закрывал за собой дверь и спешил к жаровне, чтобы омыть им заледеневшее лицо.
Когда открывалась дверь, к вошедшему по-собачьи настороженно поворачивался огонек светильника: узнав хозяина, он трепетал и быстро успокаивался и ровно освещал уже часть комнаты, где привычно стояли и лежали вещи.
— Женщина… (я ждал этого слова), чуть отогревшись у жаровни, зажигала еще два светильника, два плоских глиняных сосудика с носиком для фитиля, круглым отверстием на другом его краю для вливания масла, рисунком-печаткой сверху и ручкой, как у наших чайных чашек. Светильники стояли на полках рядом с глиняными статуэтками богов и богинь и посудой, сразу закрасневшейся в свете масляных огоньков. Огоньки чуть коптили, свиваясь на концах в черно-смоляную нить, которая сперва тянулась к потолку, потом вдруг отчего-то начинала извиваться, и тени нитей на беленом потолке обращались в беспрестанно и нервно шевелящихся змей, словно их беспокоили зажженные внизу светильники…
Художник замолчал, а я сказал ему:
— Ты и вправду туда переместился.
— Да, — подтвердил Кубик, — я там был по-настоящему.
Прошли две-три минуты на осмысливание (и проверку) произнесенного, потом мой рассказчик, чуть переменив позу, снова заговорил:
— Несколько лет назад я попал в один дом, где собрались послушать известную приезжую экстрасенсшу. Красивая женщина с черным бархатным ошейничком, который дамы зовут меж собой удавкой, прикрывающий стареющую кожу, и молодым мужем… Она точно определяла, что у кого болит, снимала несколькими пассами головную боль, было видно, что она еще многое умеет… или, по крайней мере, делает вид, что умеет. Большинство из собравшихся, поверив в ее исключительные способности, стали задавать ей и не относящиеся к здоровью вопросы. Я дождался своей очереди и рассказал гостье о своей необъяснимой, на мой взгляд, любви к одному из мест на земле, о том, что меня тянет туда, как магнитом, что я своим воображением легко перемещаюсь туда… ну и так далее.
Эстрасенсша меня выслушала, потрогала удавку на шее и ответила одной уверенной фразой:
— Ничего удивительного тут нет: просто в этом городе вы когда-то жили.
И буквально отвернулась от меня, считая, видимо, мой вопрос просто детским.
Вы в этом городе когда-то жили!
Меня как по лбу ударили. Я там жил! Так вот в чем отгадка всего!
Я там жил; я. правда, не помню ничего, но во мне осталась неизъяснимая любовь к этому месту. Это, выходит, одна из моих родин, но почему-то любимая больше других.
Чо там со мной произошло?
Кем я там был? Землевладельцем? Моряком? Мастеровым? Рыбаком? Торговцем? Не рабом, нет, рабы не любят своих тюрем.
Черт побери, неужели переселение душ имеет, так сказать, место на этой полной загадок земле?!
Кубик снова чуть помолчал.
— Итак, — решил он подвести какой-то итог, — я там, предположим, жил; вернее, жил некий (надеюсь) мужчина, может быть, моих лет, может, моложе. Или совсем юноша… Его душа после смерти — она могла произойти от чего угодно: болезнь, кораблекрушение, война, простая драка в ночном переулке… после смерти его душа, переселяясь во всё новые обиталища, попала наконец в мое тело…
— Глянь-ка, — неожиданно показал он на что-то за моей спиной, — вот где чудо!
Я обернулся: к нам подплывал, держа гарпун над водой, светловолосый пацан. На гарпун был наколот ершище наверняка больше моего, того, что я посчитал царем этой бухты!