— Иди сюда! — Он вытянул ко мне руки — они светились, словно Кубик окунул их в светящуюся краску.
— Море фосфорится! Ну, чудо! Смотри еще! — он набрал в пригоршни воды, облил ею руки от локтя вниз. Поднял, светящиеся, над собой. — Признайся, что я похож сейчас на святого!
Зрелище и впрямь походило на чудо.
— Пошли купаться! Нет, сначала я нырну, а ты посмотри!
Через минуту под водой плыл светящийся, как электрический фонарь, человек, а я глазел на него с берега.
Кубик был в своей стихии.
Кубик не назначил мне завтрашней встречи, и я понял, что он будет бродить среди развалин, может, рисовать. Я наутро снова был на скале, которая полюбилась мне с первого взгляда, нырял, бил ершей, подцепил даже одного бычка, понапрасну погонялся за лобаном, после загорал — в общем, прекрасно провел время, чуть поуменьшив дань этих берегов и этого моря передо мной.
КУБИК ТАМ
На следующий день я лежал после очередного ныряния — разведывал новую подводную местность — и отогревался, когда кто-то плюхнулся рядом.
— А продолжение повести будет такое… — услышал я голос Кубика.
— Погоди. Может, сначала окунешься?
— Дело. — Художник послушно встал, разделся и без маски и ласт прыгнул со скалы. Прошел под водой наши традиционные двадцать метров, вынырнул, отфыркался и хорошим кролем примчал назад. Обдал меня холодными брызгами с рук и улегся. И без предисловия начал:
— Память, как я убедился, не может быть последовательной, потоком, возможно, у нее не хватает "пленки" на запись всего, а возможно, она просто избирательна.
— Ну, что опять случилось?
— Тебе должно быть известно, что собаки в новом доме довольно быстро находят места, какие в чем-то их устраивают, и всегда уже верны им. Лежат на благоприятных для них скрещениях электрических или других полей… не знаю точно да и никто, наверно, не знает, каких именно. И уж собаки тем более.
Мне пришлось искать магическое место долго, дольше собаки… И, кажется, я его нашел. Вдруг потянуло к одному из домов возле порта за мысом, там развалины не приведены в полный, как здесь, порядок. Потянуло, потянуло — я подошел. Горячее, горячее, горячо! Я застыл, держа ладони на камне стены. И через некоторое время почувствовал странный зуд, даже не зуд, а скорее покалывание, как от несильного тока. И тут я заметил внутри дома славную нишечку, будто для меня выстеленную сухой травой. Я в нишечке и примостился. Лег, подложил под голову какой-то удобный камень. На солнышке разомлел и… уснул. По-моему, слишком уж быстро уснул. И чуть, так сказать, смежил веки, как увидел, что иду по улице…
По улице, которой никогда в жизни не видел. Но шел я уверенно, словно знал ее давно и хорошо…
Головы наши были рядом, Кубик говорил вполголоса, время от времени вода бесшумно наплывала на скалу и так же без звука уходила. Девчоночий визг и мальчишечья перекличка нам не мешали.
— И встречным я не удивлялся. — продолжал рассказ художник, — хотя одеты они были не по-нашему: открытые солнцу головы, разноцветные хитоны, сандалии на босу ногу. С иными я здоровался, иные здоровались со мной — меня здесь знали. И вот кто-то остановился, подняв в приветствии руку, перешел улицу, заговорил. Странно — я понял его речь. Оказывается, я знаю древнегреческий!
— Ты опять у нас, бродяга?
— Привет, Терпандр! Иду по улице, а ее качает, как мою палубу. Неужели, думаю, так и будет?
— Как твои успехи?
— Успехи? Пожалуй, да. Попали в сильнейший шторм, остались живы — чем не успехи?
— Что поделаешь, близится осень. Но я про торговлю.
— Нептун взял с нас дань, и мы выручили меньше, чем потратили.
— Зряшный поход?
— Хуже. Что поделаешь, море вымощено не камнем, как здесь, а волнами. Эти были величиной с гору.
— Ну ладно. Я вижу, ты спешишь. Как-нибудь загляни в мой дом. Поговорим обо всем…
— Благодарю, Терпандр. Как только случится свободный день. Мне ведь еще чинить свое судно. Прощай.
— Прощай, Марк. Пусть боги сменят гнев на милость к тебе!