Лукницкая Вера
Пусть будет земля (Повесть о путешественнике)
Вера Лукницкая
Пусть будет земля (Повесть о путешественнике)
Все прекрасное на земле - от
Солнца, и все хорошее - от человека!
М. М. Пришвин
А.П.Чехов
От автора
Таким я видела этого человека, Елисеева, когда читала его книги, очерки и статьи и пыталась представить себе те стороны его жизни и те периоды, о которых сведений почти не сохранилось.
Хотелось передать атмосферу, дух его времени... И я сознательно сохраняла некоторые названия и термины, которые бытовали в те давние времена, не заменяла их более поздними, более привычными для нашего современного восприятия. Мне казалось, да не взыщет с меня требовательный, привыкший к строгой научной терминологии читатель, - мне казалось, что иначе поколеблется, разрушится или уж, во всяком случае, станет менее достоверным тот мир. Мир героя этой книги.
Вокруг детства
...Узнать, прекрасна ли земля...
Первые шаги
Качается небо, качаются дюны, качается верблюд... Четкость граней плавится в зное. Раскаленный золотой океан... Мысли сбивчивы: появляются, исчезают и снова появляются одна за другой...
Пустыня...
Она ужасна... Когда ж он, однако, полюбил ее? Может быть, когда собирался ехать в Африку? Предощущая ее? Или только тогда, когда увидел в первый раз, по дороге из Александрии в Каир?
Нет, он любил ее уже в детстве. Его "нянька" Петр читал ему лермонтовские "Три пальмы". В этих чтениях родилась его пустыня. Она манила миражами. Она мучила жаждой. В ее глубине таился оазис.
Оазис...
Это слово пронизывало искрящимся зеленым лучом! Оазис - это рай... Это прохлада, это влага, это пальмы. Туда стремятся караваны.
Караваны...
Звонков раздавались нестройные звуки,
Пестрели коврами покрытые вьюки,
И шел, колыхаясь, как в море челнок,
Верблюд за верблюдом, взрывая песок.
В сознании мальчика сменялись картины: "...араб горячил вороного коня", "узорные полы походных шатров..."
И белой одежды красивые складки
По плечам фариса вились в беспорядке.
Все это вместе - неведомая даль, чужие страны, путешествия.
Елисеев, тяжело приоткрыв глаза, смотрит на свою арабскую одежду. Слабая улыбка трогает его губы. Улыбаться больно: губы потрескались.
Кругом песок, песок, слепящее солнце.
Желтые пески, желтые верблюды, желтый воздух... В полудреме наплывает что-то, что связано с песком и жарой. Но что это? Он ясно видит деревянный стол. На столе маленькие песочные часы. Это полковой доктор поставил стеклянный сосуд с желтым песком, когда у Саши случился жар. Из верхней колбочки песок сыпался в нижнюю. Доктор слушал пульс. А Саша смотрел, как песок сыпался тоненькой желтой струйкой. Доктор переворачивал часы, и песок сыпался опять. Песок сыпался, шло время, бесконечное время. Песок все сыпался, песок струился солнцем...
С часами, с добрым доктором болеть уютно. За окном двор казармы, часовой в промокшем тулупе, финские сырые леса... Песок был желтый и все струился, струился...
Сквозь полузакрытые веки Елисеев видит башни, стены, они плавно покачиваются в небе. Приближается лицо молодого араба.
- Ми-раж, - с трудом разлепляя запекшиеся губы, произносит Елисеев.
- Ни-ет, ни-ет мыраш... но, - улыбается черный юноша. - Вади Газы*.
Он подает Елисееву повод. С верблюда Елисеев соскальзывает прямо в седло коня. Сон, усталость, жажда - все забыто. Елисеев мчится по пальмовой роще навстречу неведомому.
Щебечут птицы. Кругом миндаль, гранаты и пальмы, пальмы...
Оазис.
Он глотает свежий воздух, словно нектар.
Стройная женщина, улыбаясь, подает кувшин с необыкновенно вкусной водой. Он пьет, пьет до дна. Присаживается на камень и быстро-быстро пишет. Только бы не утерять свежесть первого впечатления!
Пустыня, оазис, караван. Путешественник забылся на мгновение.
И вот он, маленький Саша, на руках солдата финской крепости...
С чего же все началось?
...Драгоценная моя Марусенька!
Сегодня четыре месяца, как я живу без тебя. Очень беспокоит твое здоровье. Но не огорчайся, что тебе пришлось уехать.
Здесь третью неделю льют проливные дожди. Смотрю из окна на нашего часового и жалею его: вода стекает у него за шиворот. Все-таки я крикнул ему, чтоб он встал под навес.
Вчера в такой же дождь я обходил солдатские посты. Что ж поделаешь! Служба! В казармах распорядился топить печи, хотя время к тому еще не наступило.
Небо такое слезливое, что я даже не верю, будет ли оно когда-нибудь другим. Без единого просвета, как будто там, где-то за тучами, спряталось болото.
Даже если и не идет дождь по утрам, то все равно как будто он идет. Струйки стекают с елей, по мокрым стволам их ползает скользкая живность. Вдаль видеть невозможно: каждое деревце окутано туманом, словно ватой.
В этой серости и сырости только те дни и были, что мы прожили здесь вместе, солнечными, помнишь? Один раз шел дождик. А что тут теперь делается!
Поутру намеревался посадить шестерых гребцов в барку за большой рыбой, но опять затеялся дождь, и я не решился им приказать. Я тут не слишком командую, когда спокойно в крепости. Солдаты, кто не на посту, сидят по казармам, офицеры играют в карты и пьют. Добыли в лесу медвежонка, научили его плясать, так что вечерами единственная забава - это баловства нашего Миши. Знаешь, милая, хоть это и часть России, но все здесь на волчьих шхерах непривычное: и люди, и природа, и названия мест: Хиитола, Элисенваара.
В Петербурге-то, если и идет дождь, все равно хорошо, потому что там ты да Невский со всеми заведениями и офицерскими собраниями...
Не слыхала, Марусенька, часом, ходят ли еще про меня толки и как долго быть мне из-за них далеко от тебя и столицы.
Вчерашним днем пришло письмо от отца, он хочет, чтобы ты провела зиму у него - будет отпаивать тебя молоком. Добрый старик. В письме он упоминает о крестьянских бунтах... Петр днями на охоте, спрашивал, правда ли, что Россия бунтует. Значит, даже и сюда уже доходит, к солдатам нашим...
Тоскую по тебе до невозможности, драгоценная ты моя. Ваканций мне не предвидится, поэтому мы с тобой еще долго не увидимся. Ты должна укрепить легкие. Прошу тебя, пришли поскорее весточку. Сейчас прерываюсь, за чем-то бежит Петр.
...Кричит: у Елизаветы Андреевны началось... Послали за доктором. С письмом заканчиваю: сюда идет сам Василий Игнатьевич, идет степенно. Бог даст, все обойдется. У меня на такой случай припасена для него дюжина шампанского. Пока его супруга не разрешится, посидим вместе. Он здесь в более удачной жизни живет, чем я, ибо с ним любезная его Елизавета Андреевна. И вот-вот наш штабс-капитан станет папашей. Ах, что говорить про чужую жизнь!
...Василий Игнатьевич выкурил уже три полные трубки. Человек он, ты знаешь, крепкий, а тут - никак не удержится. А вот и опять Петр на пороге:
- С первенцем вас, господин штабс-капитан! Сынок у вас!
Ну вот и обошлось. Василий Игнатьевич расплакался сам, как дитя малое, на радостях-то.
Отправляю тебе, Марусенька, письмо с оказией и желаю одного: только поправляйся.
Твой преданный супруг Константин Назаров
Комендант крепости Константин Иванович Назаров был сердит. Денщик его, Петр, найден под дождем в виде непристойно пьяном, а когда его стали приводить в чувство, отбивался.
Он был доставлен к коменданту.
- Ваше высокородие, горе у меня. Перемерли все. - Он опустил седую голову и всхлипнул: - Срок кончается, а мне воля-то не нужна, некуда мне.
И он протянул коменданту смятое письмо.
Писано сентября 11-го года 1860-го от рождения
Христова дьяком церкви Вознесения Господня
села Кресты Вологодской губернии отцом
Пантелеймоном
Раб Божий Петр Иванов!
Извещаю тебя, что село наше Кресты постигло лютое горе. Случилась в местности нашей зараза, и прибрала оная многие дворы, перемерло тьма-тьмущая народу. Иные дворы совсем осиротели. Померли и твои все родичи. Отец твой, матушка, брат и сестры твои.
Зараза случилась нам в наказание Божье, что незадолго до нее мужики побунтовали из-за оброка... Упреждаю наперед тебя письмом, чтоб не имел расчету. Хотя и состояли мы с твоей матушкой в дальнем родстве, но сама она противу желания честной семьи выбрала горькую долю с отцом твоим и тебе досталось: как рожено, так и хожено. А теперь брат ли, сват ли - денежки не родня. Да и какой сейчас приход, сам посуди - одна голытьба. С мякины на воду перебиваемся...