Не прощаясь, Пай вернулся в здание, оставив меня на площадке.
— Как звать? — меняя тон на покровительственный, спросил старший.
— Маяк.
— А по ID?
— Маяк.
— Меня называй Мистер До-До.
Я усмехнулся. Какой из тебя мистер, До-До? Мистер — это важная поступь, расправленные плечи, вздёрнутый подбородок, манеры аристократа в тридцатом поколении. А ты — приспособленец с претензией на значимость.
При начальстве знак вопроса из себя изображаешь, угодничаешь, не поднимая глаз, а оставшись без высокого зрителя, пытаешься новенького прессануть? Да я ещё в учебке на таких командиров насмотрелся. Каждый третий новобранец пытался из себя генерала корчить, мечтая выглядеть крутым. Поучал, пробовал свысока покрикивать, удовлетворяя детские комплексы.
Служба безошибочно расставила по местам, кто есть кто, а сержанты помогли. Смешали всех в единую, серую массу. Потому что от солдата требуется служить, а не бравадой кичиться. Бравада на гражданке хороша.
И старший по блоку — сродни дневальному по казарме. Обязанностей вагон, а власти — ноль. Все мы осужденные, просто ты чуть лучше пристроился, облегчая тюремщикам административные задачи.
Посчитав моё молчание за покорное принятие новых реалий, До-До недовольно фыркнул:
— Маяк — это средство навигационного оборудования. Имена, обычно, звучат иначе. Или ты из дерзких? Придумал себе новый образ, стараясь нас впечатлить?
А ещё я не люблю, когда без веского повода говорят «мы» и начинают вещать от какой-то группы людей, а то и от всего человечества целиком, хотя оно — это самое человечество, данного болтуна никогда не уполномочивало говорить от своего имени. Прочие ведь вернулись к своим занятиям. Кто в тень, на скамейку, кто к железу. Чего ты выпендриваешься?
— Меня зовут Маяк, — произношу ровно, почти миролюбиво, отбрасывая недовольство в сторону. — Так записано в сопроводительных файлах.
Почему не хамлю? Пить очень хочется. Прошу:
— Дайте воды.
— Сначала стрижка. Иди под навес. Оболваним.
Нашу зарождающуюся перепалку слушали все, большинство в открытую, не делая вид, что им неинтересно. Худощавый, морщинистый мужчина встал со скамейки, подошёл к стене и открыл ранее незамеченный мной кран с водой. Припав к носику, напился. Поплескал на ладони, растирая влагу по шее, сунул под мощный напор голову, охлаждаясь.
До-До наблюдал за мной, за моим жадным взглядом.
— Стри-ижка, — ехидно растягивая гласные, напомнил он. — Приказ господина старшего надзирателя.
— Напьюсь — подстригусь.
При виде плескающегося осужденного жажда стала совсем нестерпимой.
Плевал я на ваши тюремные забавы. Рутинную скуку разнообразить захотелось? Вот друг с другом и развлекайтесь. Песни пойте или старые анекдоты пересказывайте.
Делаю шаг в сторону, обходя старшего по блоку. Морщинистый, закончив водные процедуры, блаженно щурится. Тоже так хочу.
В моё плечо впивались чужие пальцы. Больно, продавливая кожу ногтями сквозь ткань робы, под дружелюбное:
— Куда собрался? Нарушаешь приказ господина Пая?
Если До-До собирался меня остановить этим фактом, то глубоко просчитался. По поводу не давать мне воды распоряжений не поступало, а всё, что не запрещено — то разрешено.
— Напьюсь — подстригусь, — повторяю я более настойчиво, на пределе вежливости.
— Подстрижёшься — напьёшься. Хочешь меня переспорить?
Пальцы ослабили хватку, но лишь для того, чтобы другая рука толкнула меня в шею. Несильно, однако пошатнуться заставила.
— Марш вперёд!
Старший, под начинающиеся смешки оранжевых, совсем осмелел. Ну, урод...
Пятнадцать лет! — разрядом пронеслось сквозь меня. — Пятнадцать, сука, лет!!!
А Псих прошептал где-то там, на задворках сознания: «Не бойся».
Зрение приобрело небывалую чёткость — словно оно полностью оторвалось от мозгов, заволакивая их расплывчатым туманом.
Пятнадцать лет! Взаперти! И какое-то дерьмо ещё смеет куражиться?!!
Всё накопленное, сдерживаемое, загнанное вглубь, хлынуло наружу мощным потоком. Секунду, вдох, сейчас полегчает...
Кулак впечатался в глумливую морду До-До как в боксёрский мешок. Коротко, резко, на мгновение ощутив неприятную, сухую шкуру этой сволочи.
Голова старшего по блоку дёрнулась, точно её пришили к телу на тонкой нитке, запрокинулась назад, выпячивая кадык. Распахнувшуюся от неожиданности пасть перекривило, совершенно по-идиотски отвешивая нижнюю губу. Розоватую, с синеватыми прожилками изнутри, почему-то бесящую до нового приступа ледяной ненависти.