Хань то цеплялся за его плечи, то обнимал за шею, то водил руками по груди, то запускал пальцы в волосы, хрипло дышал, шептал что-то, но голос пропадал, а обрывки слов пролетали мимо ушей Кая. Но в словах не осталось смысла всё равно: всё, что Хань хотел сказать, Кай ощущал своим непонятным способом, приводившим всех в недоумение, “слышал”. И Кай продолжал пытаться унюхать особенный запах Ханя, чтобы позволить себе сойти с ума. Но не мог, не чуял ― запах так и не появился.
Кай резко толкнулся вперёд одновременно со вспышкой молнии за окном, замер. И под раскат грома мышцы внутри тела Ханя сократились, заставив Кая тихо застонать от концентрированного острого наслаждения. Хань забился под ним, исцарапал плечи, впился пальцами до боли, содрогнулся всем телом, хрипло шепча имя. Распахнул глаза, чтобы поймать взгляд Кая. И всего на миг, на жалкую долю секунды, они как будто поменялись зрением. Или телами? Видели собственные лица глазами друг друга. Описать это было невозможно, лишь ощутить, прожить этот крошечный миг, чтобы с сожалением вспоминать о нём после.
Кай вытянулся рядом с Ханем и прикрыл глаза. Они оба едва дышали и, наверное, смогли бы говорить только тогда, когда дождь закончился бы. Хань повернулся на правый бок, прижался к Каю и закинул на него ногу, помедлив, положил на грудь левую руку, за которой тянулась измятая рубашка. Кай на ощупь принялся выпутывать конечность Ханя из рубашечного плена, хотя шевелиться и что-то делать не хотелось совершенно. Всё-таки он планировал отдых, а не бурный секс, вытянувший из него остатки сил. Но с Ханем вечно все планы летели псу под хвост.
Хань зашуршал бумажками, вновь сменил положение, а Кай почувствовал лёгкие прикосновения к лицу. Кончиком пальца на его коже рисовали узоры, гладили брови, повторяли очертания губ, ласкали подбородок… Он неохотно приоткрыл глаза и полюбовался на склонившегося над ним Ханя. Тот смотрел на него непривычно мягко и… Кай не знал такого слова, но от этого взгляда по телу разливалось тепло.
Двадцать восьмой напомнил о себе не ко времени, вынес вердикт коротким, но ёмким понятием “монтаж” и настойчиво рекомендовал Каю подключиться к источнику питания и восстановить энергоресурсы. Кай мрачно предложил устроить двадцать восьмому такой же “монтаж”, только ракетой в хвостовую часть внешнего контура. Робот юмор по достоинству оценить не смог и резонно ответил, что после монтажа ракетой в хвост он не сможет функционировать так же эффективно, как сейчас.
― Ты устал, ― пробормотал Хань, перебирая пряди у Кая надо лбом. ― Пытался тайком влезть в дом, чтобы поспать?
Он промолчал не столько потому, что ответ не требовался, сколько потому, что не мог так быстро переключаться с Лингва. Сейчас его голос прозвучал бы… не так, как должен бы звучать у живого и нормального человека. Эмоциональные оттенки в голосе создавали “помехи” и искажали Лингва, поэтому говорить ― и даже думать ― на Лингва следовало бесстрастно в любой ситуации.
― По-прежнему не веришь мне?
Он посмотрел на взволнованного Ханя и постарался придать голосу больше жизни.
― Ни на грош, ― ответил очень тихо, а улыбнуться не смог. Губами. Но Хань прекрасно различил улыбку в его глазах.
― Сейчас одеяло принесу…
Одеяла Кай не дождался ― уснул раньше. Шумевший за окном дождь только поспособствовал этому. И к лучшему. Во сне он точно не сможет отвечать на вопросы, если Ханю придёт в голову задать их.
“Сифо, капт”, ― замаячило на задворках сознания.
“Нон акт. Эф-тайм. Сифэм”.
“Роджер, капт. Онн”.
И в эфире наконец-то воцарилась желанная тишина.
========== Глава 19 ==========
Чанёль не знал, сколько прошло времени. Выгружали его из фургона в сумерках. И ругались во весь голос, обнаружив надорванный мешок и неподвижного заложника.
― Совсем оборзел! Выжрал “касабланку” прямо из мешка…
― С ума сойти. Передоз?
― Не знаю… ― Чанёлю сдвинули повязку и посветили фонариком в глаза, потом повязку вернули на место и порылись у него в карманах. ― Вот чёрт, бета. Передоз или нет, но это нормальная реакция ― он в трансе.
― И чего с ним делать-то теперь?
― Ничего. Ждать, пока очухается. Но может и не очухаться. Тем лучше, точно не сбежит в таком виде. Ну-ка, подняли и понесли.
― Куда его хоть?
― В подвал, куда ещё? Пусть отлёживается под замком. Тьфу, пропасть, одни кости вроде, а тяжёлый какой…
― На кой его вообще взяли с собой? Шлёпнули бы тихо ― и все дела.
― Не вякай. Просто делай то, что говорят. Целее будешь. Понесли.
― Пуп бы не надорвать…
Чанёль не ощутил ни подъёма, ни путешествия в подвал. Повязка на глазах делала зрение бесполезным, а из прочего верно служили ему только слух и разум. А ещё он думал уже не о том, как круто влип, а о том, что подвёл Бэкхёна.
Свой первый день в полиции он помнил отчётливо и в деталях. Сначала вломился не туда, куда надо, помог вернуть “браслеты” на больно шустрого задержанного, потом плутал по зданию и искал кабинет детектива Бёна. Нашёл с огромным трудом, потому что табличка в тот день отвалилась, возле двери торчали рабочие и приделывали её обратно. Вот он и нашёл нужный кабинет тогда лишь, когда они закончили. И в тот день табличка первый и последний раз висела на двери так, как положено. На следующий день она вновь держалась на одной сопле.
Другие полицейские постоянно шутили по этому поводу. Дескать, у старшего детектива Бёна дверь и кабинет заколдованные. На двери никакие таблички не держались никогда, а в кабинете вечно царил погром, сколько бы там ни наводили чистоту и порядок. Наводить порядок Чанёль не пробовал ― его и так всё устраивало, а вот с табличкой мучился почти каждый день ― она не держалась. Он всё перепробовал ― ничто не помогало. Табличка желала висеть на одном болте, других положений она не признавала.
Ввалившись в кабинет впервые, Чанёль напряжённо искал взглядом детектива, но полюбовался лишь на торчавшую из-за бумаг макушку. Пока они утрясали детали стажировки, Бэкхён звучал солидно. И Чанёль без труда придерживался официального стиля общения. Но стоило Бэкхёну появиться из-за завала… И всё. Он напомнил Чанёлю кинозвезду, эдакого картинного детектива, рвущего шаблоны. Пытающегося рвать шаблоны, так точнее.
Чанёль тогда загрустил, нарисовав в воображении печальную картину будущей стажировки. Он не мог поверить, что этот вот артистичный и ― в определённой степени ― манерный молодой полицейский в состоянии расследовать хотя бы банальное преступление на бытовой основе. Вопреки его ожиданиям Бэкхён исправно сдавал завершённые дела. И сдавал чаще, чем кто-либо ещё в отделе. Более того, несмотря на насмешки и подтрунивания, коллеги явно уважали его и не стеснялись приходить за советом.
К сожалению, Чанёль поздновато отметил все эти детали ― на третий день стажировки. А за первые два дня он точно низко пал в глазах Бэкхёна, потому что относился как к гламурному чуду, был предвзятым и забыл об официальном стиле. А ещё он постоянно терял удостоверение, чем доводил Бэкхёна до белого каления. Ещё чуть позднее всплыли ножи. Чанёль и раньше на них натыкался ― они были повсюду в кабинете Бэкхёна, но он решил, что это орудия преступлений или вещественные доказательства. Ну в таком-то количестве чем ещё это могло быть? Ан нет. И когда Бэкхён небрежно повертел один из ножиков на ладони и так, и эдак, и с подвыподвертом, и с подбрасыванием, мир Чанёля рухнул в одночасье, как хлипкий карточный домик от слабого дуновения ветра.
Чанёль просто проснулся на следующий день и понял, что влюбился в своего непосредственного начальника. Так влюбился, что не пошёл на работу. И не ходил целых два часа, потому что надо было осмыслить произошедшее и как-то жить с этим дальше. Не то чтобы это называлось катастрофой, но Чанёль с детства представлял себе всяких умопомрачительных альф или омег. Постепенно его симпатии всё больше сдвигались к омегам. До Кая, который Ким Чонин, но лучше Кай. Только Кай случился с Чанёлем слишком поздно ― Чанёль успел разочароваться в альфах. Если быть честным, то не столько в альфах, сколько в своём восприятии их, а потом ещё и влюбился в Бэкхёна. Бэкхён носил на удостоверении отметку “бета” и явно испытывал от этого удовольствие, и думать не думал о том, каким потрясением для Чанёля стал факт влюблённости в бету.