― Я буду прямо перед твоими глазами. Мне не нужна охрана на сцене. Ни один дурак не станет рисковать и покушаться на меня в подобных условиях. Тут же всюду камеры.
― Ошибаешься. Это прекрасная возможность от тебя избавиться, ― возразил Кай. ― И камеры ещё никого не спасли.
― Ну и прекрасно! ― Хань не выдержал и повысил голос. ― Вот и избавишься от меня! Ты же этого хочешь?
Он не отводил глаз от выразительных губ Кая и думал совершенно не о том, о чём следовало. Хотелось часто заморгать, чтобы прогнать лишнюю влагу и не дать ей повиснуть слезами на ресницах. И откуда только взялась? Он ведь зол, так зол, что готов накинуться на Кая и придушить. Эта холодность… Безразличие и обязательность ― это всё, что Кай позволял ему увидеть в последнее время. Хань не готов был признать, что влюбился, зато признавал, что ему чего-то не хватает, чего-то важного и нужного, только никак не мог взять в толк, что же это такое. Как застрявший в горле комок ― чувство горечи и обделённости, необъяснимое, но навязчивое и непреходящее. И дело вовсе не в странностях, что случились в лаборатории, хотя и они имели значение. Просто…
Хань не знал, в чём тут дело. Он не понимал, почему ему ― знаменитому и выдающемуся человеку ― вдруг понадобился никому не нужный мальчишка с туманным прошлым и не менее туманным будущим. Пускай он трижды будет альфой, какое Ханю до этого дело? Уже ― никакого. Но, чёрт возьми…
Перед глазами возник аккуратно сложенный белый платок, а пальцы, сжимавшие его, казались тёмными. Хань машинально взял платок, ошарашенно уставился на чистую ткань.
― Я останусь у входа, раз ты этого хочешь. Только возьми себя в руки и выступи достойно.
Хань обернулся, но так ничего и не смог сказать, чтобы остановить и вернуть Кая. Помешал тугой комок горечи в горле.
Он встряхнулся и тронул кончиками пальцев веки. Нет, слёз не было, тогда какого чёрта Кай дал ему платок? Правда, пореветь чуточку хотелось ― где-нибудь в укромном месте, чтоб ни одна живая душа его не увидела, но это потом, попозже. А сейчас…
Хань смял платок в руке, сунул в карман и широко улыбнулся, ведь занавеси уже медленно ползли в стороны, позволяя со сцены видеть зал, заполненный гостями.
Возле главного входа Хань не различил Кая. Там собрались охранники зала, военные и частные телохранители, и все они уступали Каю в росте, тем не менее, сколько бы Хань ни напрягал зрение, отыскать среди них Кая не мог. Но возле сцены остались только гости. Не мог же Кай просто уйти совсем! Или… мог?
На миг Ханю почудилось, что его ободряюще похлопали ладонью по плечу и словно бы подтолкнули вперёд. Он оглянулся, никого не увидел, но послушно сделал шаг, поклонился и привычно начал речь. По-китайски. Так ему было проще, а переводчики доносили суть до гостей уже по-корейски. На вопросы Хань отвечал по-корейски, а вопросов хватало. То один, то другой гость поднимали руки и просили пояснений. Даже сам министр Чон соизволил поинтересоваться надёжностью новой линии препаратов и последствиями их употребления.
Хань ходил по краю сцены, отвечая гостям. Волнение само собой улеглось, а вскоре он и вовсе забыл, где находится, и отвечал с энтузиазмом. Впрочем, это не мешало ему по-прежнему искать взглядом Кая. Искать, но не находить.
Наверное, именно потому, что он всё время искал Кая, его внимание привлекло то, что больше никому не удалось заметить: один человек пересел с заднего ряда поближе к сцене, только зачем, если он явно не слушал Ханя. Странный гость вертел головой и осматривал всех присутствующих, при этом он невежливо игнорировал выступление. И Хань никогда прежде этого человека не встречал. Он продолжал говорить и наблюдать за подозрительным гостем, столь заметно выделяющимся из общей массы.
Ещё более странным казалось то, что все вокруг внезапно стали терять сосредоточенность. Хань переставал ощущать характерную для внимающей ему публики общность. Люди вокруг начинали поглядывать друг на друга с таким видом, словно вдруг забыли, как сюда попали и почему. И никто не заметил, что Хань умолк. Даже операторы больше не снимали то, что происходило на сцене и в зале. Под высоким сводом всё громче и громче звучали растерянные голоса.
Хань ошеломлённо отступил от края сцены и попытался вновь найти Кая. Не смог. Зато увидел, как по ступеням поднимается к нему тот самый странный гость. Никто не обращал на него внимания, как и на Ханя. Никто даже не смотрел в сторону сцены. И никто не поднял крик, когда рука гостя скользнула в карман и вытащила оттуда пистолет.
Кажется, Кай знал, о чём говорил, когда бунтовал против приказа Ханя.
“Не шевелись”, ― прошелестело в голове. И Хань послушно замер, глядя на странного человека с пистолетом в руке, как кролик на удава. Правда, тут же ему словно кто-то наподдал ногой под зад и заставил шатнуться вперёд. Немедленно голова взорвалась болью, которая тут же прошла, только поэтому Хань устоял на ногах.
― Кай…
Будто в ответ на этот слабый зов из тени выметнулся Кай. Его увидели одновременно и Хань, и убийца. И пистолет был мгновенно направлен на Ханя. А он даже не испугался, только озадаченно отметил, что из дула, кажется, вырвалась вспышка пламени. Примерещилось?
В один миг убийцу заслонило плечо, обтянутое синей тканью, в лицо Ханю брызнуло тёплым и густым, а после на него обрушилась тяжесть. Он не сразу сообразил, что это Кай придавил его к полу. Только различив едва слышное хриплое: “Дэмо. Сифэм”, опознал голос и приподнялся на локтях, чтобы выбраться из-под Кая. И увидел, как военный экспонат поднялся на метр над постаментом демонстрационного комплекса и сдвинулся к сцене. Причём винт не работал. Вообще. Неправильный винт вдруг резко дёрнулся, мощно вспоров воздух одной ― всего одной ― лопастью и попросту разрубив убийцу пополам. И военный экспонат вернулся на место столь же бесшумно и быстро, как снялся оттуда. Если бы Хань не видел этого собственными глазами, никогда бы не поверил, что такое возможно.
Он наклонил голову и напряжённо застыл, уставившись на собственные ладони, испачканные красным с тыльных сторон. Медленно поднял левую руку и тронул остывающие на щеке капли. На пальцах влажно заблестела кровь.
― Кай?
Хань с трудом выбрался из-под неподвижного тела, встал на колени и склонился над ним, слепо повёл ладонями по плечам и спине, словно в попытке зажать рану, которой не видел.
― Кай? ― Вцепился в плечи и тряхнул как следует, но так ничего и не добился. Только на миг показалось, будто его разума коснулось что-то тёплое, словно погладили лебяжьим пером. Всего жалкий миг, а потом это необъяснимое ощущение исчезло.
Рядом откуда-то вдруг взялся Исин, прижал пальцы к шее Кая.
― Куда пуля попала?
Хань не мог ответить, только непонимающе моргал и пытался понять, чего от него хотят. А потом молча показал Исину свои ладони, испачканные кровью Кая. Исин отмахнулся от него и принялся осторожно ощупывать шею, плечи и спину Кая. Видимо, нашёл искомое, отвернулся и крикнул что-то в сторону зала, где творилось какое-то безумие, хотя Ханю было наплевать и на безумие, и на гостей ― вообще на всё, что не касалось Кая. Он просто сжал ладонь Кая обеими своими и не отпускал. Не отпускал, когда принесли носилки, не отпускал, когда Кая переместили на эти самые носилки, не отпускал, когда пришлось идти следом, ехать куда-то, вновь идти. И не отпускал, когда кто-то велел отпустить. Не слушал, когда на него кричали. Не замечал, как кто-то пытался разжать его руки.
Хань просто смотрел на правую половину лица Кая, которую мог видеть, и чувствовал, как его пальцы прикасаются к всё ещё тёплой ладони. Кай лежал на столе, на его спину набросили простыню, и на белой ткани, ближе к правому плечу, проступало алое пятно, постепенно увеличивающееся в размере.
Кто-то жёстко настаивал, чтобы Ханя убрали “к чёртям собачьим”, ещё кто-то возражал, дескать, “чёрта с два мы его отцепим от Чонина”.
Потом ― уже в тишине ― к лицу Кая прижали маску.
― Паршивая рана.
― Могло быть хуже.
― Ты оптимист. Как и всегда.