Суд был расположен в деревянном доме, нуждавшемся в покраске. Фасад его смотрел во двор и в сад, пестревший цветами, что придавало этому месту праздничный вид. Во дворе и на ступенях группами расположились фермеры, в поношенной одежде, с поношенными лицами, и увядшие женщины в платьях, сшитых из ярко разрисованной мешковины. Городские держались поодаль от них; в своих саржевых костюмах и платьях из магазина они выглядели чуть понарядней.
Мы прошли через толпу к дальнему концу здания и там увидели пожилого, прилично одетого негра, который сидел под раскидистой сосной. Стейси подошел к нему и спросил, окончилось ли заседание суда. Но тот ответил, что лишь только выбрали присяжных и заседание начнется после обеда.
День стоял теплый, и рамы в окнах зала заседаний были высоко приподняты. Мы подошли к самому зданию и, взобравшись на выступ, окаймлявший фундамент, заглянули внутрь. Там осталось всего несколько человек. В передней, приподнятой части зала, где, как на сцене, были расположены два больших стола и кафедра, стояла, беседуя, группа мужчин. Подальше, примерно в середине зала, сидели на скамье две женщины в темной одежде – в скромных шляпах и в ситцевых платьях. А в самой глубине зала, в левом его углу, притулились мистер и миссис Эйвери и трое из их восьмерых детей. С ними находились мистер Сайлас Лэньер, проповедник Гэбсон, несколько членов общины Грейт Фейс и еще трое, неизвестных мне. Т. Дж. в зале не было.
Мы вернулись к пожилому негру, чтобы посоветоваться, можно ли нам пройти внутрь. Он засмеялся:
– Ах, молодежь, молодежь! Видите тот закуток, где теснятся цветные? Никто из них оттуда не двинется, боясь потерять свое место.
– Вы имеете в виду, что только тот угол – для цветных? – спросил Стейси.
– Правильно понял, только тот. Да и то белые считают, что очень щедры, позволяя цветным занимать такой клочок.
Мы поблагодарили пожилого джентльмена за сведения и присели рядом с ним в ожидании начала суда. Мы решили, что, уж коли не можем проникнуть в сам зал заседаний, будем находиться поближе к окнам, чтоб хотя бы видеть Т. Дж.
Пока мы ждали, мимо прошел мистер Джон Фарнсуорт, консультант округа по сельскому хозяйству. Обычной его работой было посещать фермы, расположенные в округе, и давать советы. Но с прошлого, 1933 года ему полагалось теперь еще и проводить в жизнь правительственную программу контроля над урожайностью. Это значило – строго следить, сколько хлопка собирает каждый фермер. Мама и папа говорили, что дополнительные обязанности сделали его еще менее популярным среди людей. И когда он сейчас проходил через толпу, его встречали холодными взглядами и недоброжелательным ропотом.
– Эй, Фарнсуорт! – крикнул один из белых фермеров. – Плохо тебе, что зима на носу, а? Хлопок не сажают, кого заставлять, чтоб его вырвали!
– Не заводись, – остановил его громко другой фермер.
Я оглядела собравшихся и узнала мистера Тейта Саттона, белого арендатора с плантации Грэйнджера.
Тот первый, что кричал, повернулся к нему:
– Хочу и завожусь, черт побери! На то у меня резон. В прошлом году весной я засадил десять акров хлопком. Так что? Приходят этот Фарнсуорт и мистер Грэйнджер и велят, чтоб я перепахал наново три акра. О господи! Пропали и семена, и удобрения. Семь потов сошло зря, а что взамен? Джон Фарнсуорт говорит, правительство-де заплатит мистеру Грэйнджеру, а мистер Грэйнджер заплатит мне. Но вот прошел год, а я получил шиш.
– Ты думаешь, мы получили больше? – спросил мистер Саттон. – Так рассуждаешь, будто тебя одного обманули.
Тот первый повернулся, чтоб уйти. Тогда заговорил третий фермер, прочистив горло:
– Поди слышали, люди толкуют про союз.
– Союз? – подхватил мистер Саттон, и первый фермер сразу вернулся.
– Ну да. Толкуют, будто без союза мы денежек своих не увидим.
– Это про какой такой союз ты говоришь, с ниггерами, что ли? – спросил первый фермер.
– Скорей всего.
– Ну, уж нет! Что до меня, скорей в аду снег пойдет, чем я стану якшаться с вонючими ниггерами.
– Я тоже, – поспешил согласиться тот, кто затеял разговор о союзе. – Дела наши плохи, что верно, то верно, но не настолько же плохи, чтоб… Нет уж!
Группы беседующих постепенно начали распадаться, и один за другим они потянулись назад к зданию суда. Когда они разошлись, к нам приблизился худой мальчишка с пшеничными волосами. Это был Джереми Симмз, младший брат Р. В.[5] и Мелвина Симмзов.
– Привет, Стейси. Привет, Мо и вы все, – поздоровался он с нами.
Стейси и Мо встали ему навстречу.
– Привет, Джереми, – ответили мы.
– Когда вы приехали? Я не видел вас в зале.
– Несколько минут назад, – сказал Стейси, не вдаваясь в объяснения, почему мы не приехали раньше. – Что там было?
– Выбрали двенадцать присяжных заседателей, и все.
– Это мы знаем. Все утро ушло на это?
Джереми пожал плечами:
– Многие говорили, что не стоит терять время, но мистер Джемисон задавал столько вопросов каждому про их юридические обязанности…
– Например?
Джереми стало неловко.
– Например… например, уважают ли они закон и будут ли судить по закону…
Голос его сник, но мы и сами знали, чего добивался мистер Джемисон. Все – и белые, и черные – знали о попытке учинить над Т. Дж. суд Линча.
– Тогда ничего не странно, что на это ушло столько времени, – прошептала я. – Удивляюсь даже, что вообще удалось набрать двенадцать человек.
Стейси сердито глянул на меня, выражая свое неодобрение и предупреждая, чтобы я не очень-то открывала свои чувства перед Джереми. Он был прав. Джереми я не должна говорить все, что могла бы сказать в присутствии Мо, Крошки Уилли или Кларенса, хотя Джереми и был нам другом, несмотря на то что был из семьи Симмзов. Он уже не раз доказывал нам свою дружбу, и мы верили ему. И все-таки он был белым. Это раз и навсегда разделяло нас, мы никогда об этом не забывали. Решив не продолжать разговор, я встала и вернулась к зданию суда. Кристофер-Джон и Малыш последовали за мной.
– Он там? – спросил Кристофер-Джон, когда я взобралась на нижний выступ дома и заглянула в зал суда.
Зал быстро заполнялся, незанятых скамеек оставалось все меньше, но передняя, возвышавшаяся часть зала была пустой.
– Нет.
– Мне надо кой-куда, – сказал Малыш. – Где тут уборная?
Я оглядела двор:
– Может быть, за домом.
Я спрыгнула на землю, и мы отправились на поиски. Но за домом ничего не было.
– Ой, я очень хочу!
– Тогда иди вон туда, в кусты, – предложила я. – Никто не увидит.
Малыш возмутился.
– Не пойду! Ни за что! Тут всюду люди.
Пожав плечами, я решила отмахнуться от проблемы, предоставив Малышу самому решать ее, но вдруг вспомнила, как дядя Хэммер говорил, что у некоторых людей в городе уборная в доме.
– Наверное, это в помещении, – сказала я Малышу. – Пошли поищем.
Мы нашли боковую дверь и вошли. Через узкий проход мы попали в главный коридор с дверями по обе его стороны.
– Смотрите, – Кристофер-Джон указал на мужчину, вошедшего в дверь, на которой была табличка «Мужской».
Не говоря ни слова, Малыш рванулся по коридору прямо к этой двери. Кристофер-Джон за ним. В это время из служебного помещения вышла молодая женщина и наклонилась над водяным фонтанчиком. Я наблюдала, как она пьет, как струя, словно прозрачная радуга, льется дугой прямо ей в рот. Когда она кончила пить и сделала шаг в сторону, она увидела, что я наблюдаю за ней. Она с большим удивлением посмотрела на меня, потом вернулась через холл в свою комнату, громко стуча по деревянному полу высокими каблуками. Дверь только закрылась за ней, как я тут же подбежала к фонтанчику и нажала кнопку. Вверх брызнула струя, обдав мне лицо прохладой. Испугавшись, я отскочила назад, затем попробовала снова.
– Кэсси!
Я оглянулась. У главного входа стоял Джереми Симмз и большими глазами смотрел на меня.
– Что случилось? – спросила я.
Джереми направился ко мне, сначала шагом, потом бегом, бешено размахивая руками.