Мы вместе еще помолчали, потом Малыш спросил:
– Зачем он ушел? Зачем? Хотел бы я знать! – Он схватил камешек и сердито зашвырнул в пруд. – Ну как он мог вот так взять и уйти? Даже не попрощался, ничего. Мы что, до того ему надоели? Нет, ты скажи! Ему все равно?
Во мне нарастал тот же гнев, но, сознавая свой долг старшей, я постаралась успокоить Малыша.
– Не все равно. Он считал что поступает, как надо… Так я думаю.
– Конечно, подтвердил Кристофер-Джон. Стейси, наверно, считал что должен уехать. Что так будет правильно.
– Почему он не взял тогда нас с собой?
– Ему и одному-то, наверно, нелегко было выбраться отсюда. А ты хочешь, чтобы он из-за тебя еще дергался?
Малыш, обиженный, отвернулся.
– Из-за меня? Да никаких забот со мной не было б!
Я поняла, как ему больно.
– Знаю.
Тут мы услышали, что с восточной стороны кто-то идет, и в ожидании уставились на дальний берег пруда. Вскоре появился Джереми Симмз. Он помахал нам и, дойдя до пруда, уселся с нами рядом. Про Стейси он уже слышал.
– Он вернется, я уверен. Не отчаивайтесь. Разве вы не помните, как два года назад он сам добрался до Луизианы? А ему ж тогда было много меньше лет.
На миг мы задумались, потом ответили, что помним.
– Тогда зачем же отчаиваться? Стейси, он всегда сумеет за себя постоять. – Джереми откинулся назад и уперся локтями в землю.
Я вспомнила былые дни, когда рядом с нами сидел Стейси и смотрел на те же деревья и на то же небо. И когда посланцы неба – птицы вспорхнули и улетели, мне подумалось: придется ли ему еще когда-нибудь вот так же сидеть здесь?
Спустя неделю, как Стейси исчез из дома, начались занятия в школе, и мы впервые шли по красной глинистой дороге без него. Сузелла получила письмо от своего отца – от дяди Бада. И теперь она знала, что останется у нас еще надолго, поэтому ее внесли в списки десятого класса нашей школы Грэйт Фейс. Но уже к концу первого дня ее учительница с болью поняла, что Сузелла по всем предметам знает намного больше всего класса, и по указанию самого директора мистера Уэллевера ее перевели в одиннадцатый-двенадцатый. Вдобавок к этому она еще получила задания из нью-йоркской школы Св. Анны.
В этом году я перешла в шестой и оказалась в классе миссис Мэйбл Томпсон. Она была вполне ничего, я к ней, в общем, спокойно относилась. Малышу крупно повезло – он попал к молодой учительнице мисс Розелле Сэйерс из Джексона. А вот Кристофер-Джон, нынче четвероклассник, попал в клещи мисс Дэйзи Крокер. Как я ему сочувствовала! Но он во всем умел находить светлую сторону. Даже в том, что приходится каждое утро лицезреть эту сварливую каргу.
– Может, она переменилась к лучшему, – понадеялся он в первый школьный день.
Однако, когда занятия в этот день кончились, он выглядел каким-то поникшим.
– Ну? – спросила я.
Бедняга пожал плечами и удрученно признался:
– Не-а, не переменилась.
Да уж куда ей! А все остальное очень изменилось, потому что не было Стейси.
Мы ждали неделю. Потом еще неделю. В середине третьей недели вернулись из поисков папа и дядя Хэммер. Без Стейси.
– Где вы побывали? – спросила их мама, когда мы все уселись на кухне за стол. – Хоть что-нибудь узнали?
Папа опустил на стол чашку с кофе. Оба – и папа, и дядя Хэммер – выглядели ужасно усталыми. Небритые. Глаза красные.
– Представляешь, оказывается, есть люди, которые делают деньги на том, что вербуют поденщиков для уборки сахарного тростника. Это их бизнес. Не то что они постоянно служат на плантации. Просто набирают рабочих, доставляют на место, получают за это денежки и смываются. Но обычно таких мальчишек, как Стейси и Мо, они не берут. Им нужны постарше.
– С кем-нибудь из этих вербовщиков вам удалось поговорить?
Мамин голос прозвучал незнакомо, хрипло и резко. И мы, и папа заметили это.
– Кое с кем… Но они отнекивались. Дескать, знать не знают, был среди этих нанятых Стейси или нет. Списков-то не составляли. Просто собрали всех и увезли. И еще сказали, что любой, у кого есть грузовик, может заняться вербовкой сельскохозяйственных рабочих, раз есть на чем их отправлять. Их всех не обойдешь.
– Кроме того, – добавил дядя Хэммер, – иногда они возят рабочих с плантации на плантацию, где надо рубить сахарный тростник.
Мама выслушала все это молча. Закрыла глаза, глубоко вздохнула. Потом посмотрела на папу:
– Когда же вы снова в путь?
Дядя Хэммер взглянул на папу. Папа встретил его взгляд и положил свою руку на мамину:
– Голубка, ты себе представляешь, сколько людей выращивает сахарный тростник?
– Разве это имеет значение, сколько?…
– Как ты не понимаешь…
– Не понимаю. Мне все равно, сколько их. Я хочу, чтобы Стейси был снова дома.
– Мэри…
– Когда, Дэвид?
– Честно говоря, я не вижу смысла…
– Не видишь смысла? Твой сын где-то там…
– Думаешь, я не понимаю?! Но мы не знаем даже, где искать. Мне кажется, разумней подождать весточки от Стейси. Тогда хоть по марке узнаем, где он.
Мама резко отвернулась от него.
– Раз ты не собираешься искать его, я сама…
– Мэри, ну возьми в разум…
– Слишком долго его нет, Дэвид. И ждать, пока он сам вернется домой, я не собираюсь.
В глазах у мамы вспыхнуло осуждение. Не прибавив больше ни слова, она подхватилась и вышла из комнаты.
Ба похлопала папу по руке:
– Будь с ней терпелив, сынок. Ей так тяжело!
– Неужто она думает, мне не тяжело?
– Ей надо успокоиться. Я поговорю с ней.
Когда Ба вышла, папа покачал головой и вздохнул.
Вдруг я услышала голоса. Было уже совсем поздно. Спать больше я не могла, а потому вскочила со своего матраса из кукурузных листьев и уселась в кресло возле открытого окна. Уставилась в темноту, краем уха ловя стрекот кузнечиков, и услышала, как захлопала дверь в родительскую спальню – открылась, закрылась. Туда-сюда. А чуть позже захлопала дверь в комнату мальчиков.
– Это ты? – услышала я приглушенный голос дяди Хэммера.
– Не мог уснуть.
– Я тоже.
Тишина, и вновь голос дяди Хэммера:
– Дэвид, свою машину я оставлю здесь.
– Что?
– Машину здесь оставлю. Чтоб ты мог куда надо поехать, разузнать что…
– Да что разузнавать-то? Не знаю, Хэммер, можно долго винить и себя, и Стейси, и времена эти растреклятые. Но я тебе по-другому скажу. Как ни люблю я Стейси и как ни хочу, чтоб он вернулся домой, но иногда волей-неволей думаю, раз он такой большой, чтоб без спроса уйти из дому, пусть и возвращается сам по себе. Без моей помощи.
– Может, так и надо. Так и должно.
– Он мог предвидеть, сколько тревоги посеет. Как задумаюсь… Сердит я на этого мальчишку. И всерьез. Знаю, не следует, но…
– Это почему же не следует? Он ушел? Ушел. Не сказавшись куда. И весточки не шлет.
– Вот это-то меня и пугает. А если он просто не может… не может хоть слово прислать?
Папин голос прервался. Вместо него возникли какие-то странные, неожиданные звуки. Сдавленные… Я знала, что это, но от папы никак не ожидала. Я испугалась и задрожала. Папа всегда был таким сильным. А сейчас плакал. Стрекот кузнечиков стал почему-то громче, но еще громче стучало мое сердце.
А дядя Хэммер молчал.
Наконец папа стих. Потом прочистил горло и сказал:
– Боже ты мой, Хэммер, как я хочу знать, где он сейчас!
– Может, мне остаться? Еще поищем его… вместе?
– А твоя работа?
– Э, неважно. Не до работы.
– Ты прав. Мне тоже. Только, думается, прежде чем искать неизвестно где, надо раздобыть хоть какие сведения. Всех порасспрашивать. Ну хоть что-то узнать про эти плантации. – Голос его снова оборвался, и, когда он заговорил, я еле могла его расслышать. – Твержу себе, что ему почти пятнадцать… и сколько ребят в этом возрасте вынуждены поступать, как он… И тут же в голову лезет, сколько всего он еще не знает… И мне страшно. Мне делается так страшно…