– Что с тобой? – спросила Ба.
– Не понимаю, как это можно! Сидим, чистим яблоки, груши, персики, закручиваем банки с консервами и джемом – как ни в чем не бывало, будто все у нас прекрасно и Стейси никуда не ушел.
– Не понимаешь? – Мама продолжала чистить фрукты, не глядя на меня. – Несмотря ни на что жизнь идет, Кэсси. Если мы перестанем заниматься повседневными делами, значит, мы сдались. Так чего ты хочешь? Сдаться и больше не верить, что Стейси вернется?
У мамы была привычка подбрасывать такие вопросы, которые заставляли меня задуматься и одновременно почувствовать себя виноватой. Не отвечая, я вновь взялась за свою кастрюлю.
– Здесь ужасно жарко.
На сей раз мама посмотрела на меня.
– Здесь вовсе не жарко.
– Значит, это мне жарко.
Мама перегнулась через стол, обхватила руками мою голову и пригнула к себе мое лицо. Ее руки несли прохладу и облегчение. Она нахмурилась.
– Тебе давно жарко, Кэсси?
– Все утро.
– Что-нибудь болит?
– Да от этого жара живот болит и горло саднит.
– Потрогай ребенку лоб, – позвала она Ба, стоявшую у плиты. При этом лицо мое мама не выпускала из рук.
Шершавые руки Ба сменили мамины. И они тоже несли прохладу.
– Говорит, чувствует себя так все утро, тошнит и горло саднит.
Ба разогнулась и тоже нахмурилась.
– Лучше отправить ее в постель.
При других обстоятельствах я б решительно восстала против постели. Но на сей раз постель просто манила меня.
Мама и Ба суетились вокруг меня все утро, которое тянулось бесконечно. А когда поздно вечером на шее у меня выступила красная сыпь, они вроде как даже испугались. Я слышала, как они толковали между собой, что это у меня скарлатина. Я не знала, что это такое, но слишком ослабела, чтобы спрашивать. А по их шепоту и взволнованному тону поняла: есть чего бояться.
Перед рассветом мистер Моррисон завернул меня в одеяло и унес к себе в лачугу. Он сказал, ухаживать за мной будут Ба да он, чтоб ни Малыш, ни Кристофер-Джон, ни Сузелла, ни мама не заразились. Я кивнула, пытаясь понять. А потом все окуталось туманом…
Однажды, когда я открыла глаза, я увидела Малыша и Кристофера-Джона. Они глядели на меня через стекло, и Малыш кричал:
– Кэсси, не умирай, слышишь! Не умирай!
– Она не умрет, – успокоил его Кристофер-Джон странно хриплым голосом.
Потом надо мной нависла Ба. Я на секунду закрыла глаза, а когда открыла, было темно, и Малыша с Кристофером-Джоном уже не было.
День сменялся ночью, с темнотой подступали сновидения, но отличить одно от другого я не могла. Я засыпала и просыпалась, кочуя из одного сна в другой, но все они были реальными и жуткими. В них Стейси то живой, то в следующий миг холодный и мертвый лежал среди сахарного тростника. Всякий раз, как я видела его таким, я гнала прочь его образ.
Как-то между этими сновидениями мне послышалось, кто-то сказал, что умер Дон Ли. Так мне показалось, уверена я не была. Я ни в чем теперь не была уверена. Может, и Стейси вовсе был дома и только во сне мне приснилось, что он ушел. А когда я, наконец, проснусь, он будет рядом, будет сидеть у моей постели и широко улыбаться. Так оно, может, и будет.
Когда температура упала, Ба сказала, что я больна уже почти неделю и что папа уже вернулся. Я спросила про Стейси. О нем новостей не было.
– О-о-ой, Кэсси, как же ты нас напугала!
Это сказал Малыш. Он сидел на краешке моей постели. Кристофер-Джон расположился на другой стороне, а Сузелла стояла в ногах кровати, опираясь на кроватный столбик. Наконец-то я лежала опять в моей собственной кровати! Это был первый день, когда я почувствовала себя достаточно хорошо, чтобы сесть.
– Еще бы не испугала! – согласился Кристофер-Джон. – Особенно после того, как умер бедняга Дон Ли.
В его глазах встали слезы, а голос предательски задрожал. Он отвернулся к окну и быстренько вытер их.
– Вы ходили на похороны?
– Только мама и мистер Моррисон, – ответил Малыш. – Много народу заболело, и мама не хотела, чтоб мы болтались среди людей. Его хоронили как раз в тот день, когда вернулся папа. – Он подождал, затем добавил совсем тихо: – Кто заболел, те тоже все померли.
Я уже достаточно наслушалась и знала теперь, что скарлатина охватила весь округ, и черных, и белых. Приподнявшись, я спросила:
– Кто именно?
Но Малыш и Кристофер-Джон оба отвернулись.
Сузелла взяла меня за руку:
– Маленький у Уэллеверов. И девчушка где-то возле Смеллингс Крика… Так все горько, Кэсси.
Я кивнула, а про себя удивилась, почему нет у меня чувства утраты ни по Дону Ли, ни по кому другому.
– Интересно, на что это похоже? – заговорил Малыш.
– Что – это? – спросила я.
– Умереть.
– О!
– Просто лежать и не двигаться?
Он растянулся на оленьем коврике – руки по швам, зажмурился, замер.
– Ну и что ты чувствуешь? – Кристофер-Джон не сводил глаз с брата.
Сперва Малыш не отвечал. Но в конце концов решил восстать из мертвых, открыл глаза и вскочил на ноги.
– Умереть – это ужасно, – заключил он. – Нельзя даже пошевелиться. Замри, и все.
– Дурачок, когда ты умер, это уже не имеет значения, – заметила я. – Ты все равно ничего не чувствуешь.
Малыш задумался.
– А если черви в тебя заползут… – Он посмотрел на нас, словно ждал, что мы станем возражать. Но мы молчали, и он продолжал: – Думаете, мне бы понравилось? Черви, черви, всюду черви.
– Чего ты беспокоишься? – сказал Кристофер-Джон. – Какая тебе разница, если ты умер?
– Нет, в землю не хочу. Лучше в гробу.
Кристофер-Джон помотал головой:
– Я спрашивал маму. Она сказала, когда умираешь, твоя душа воспаряет вверх, а тело остается. Ну, все равно как из гусеницы ты превращаешься в бабочку. Сбрасываешь оболочку и улетаешь. На свободу. – Он подумал немного и решил: – Не так уж плохо.
Малыш тоже задумался, но мнения своего не изменил:
– Может, и так. Но я не хочу сбрасывать тело, я его люблю. Не хочу, чтобы червяки его ели, даже если я из него улетел. – Тут взгляд его устремился вдаль, а голос помягчал: – Тебе уже сказали, что папа не нашел Стейси?
– Да… сказали.
– А знаешь, Кэсси, – Кристофер-Джон взялся поменять предмет разговора, – на последней неделе и на предпоследней тоже занятий в школе не было.
– Почему?
– Говорят, чтобы болезнь не распространялась.
– Тьфу, не везет: отменили занятия, а я заболела. – Я очень расстроилась, что пропустила нежданные каникулы.
– Кэсси, а тебе нравятся эти цветы?
Вслед за Кристофером-Джоном я посмотрела на вазу с поздними астрами.
– Я сам срезал их. Хотел принести тебе что-нибудь с воли.
– Сам? – И я подумала, до чего хорошо, что и Кристофер-Джон, и остальные снова со мной, рядом. – Они мне очень нравятся.
– А когда они увянут, я еще принесу и… – Он прервался на полуслове, вскинул голову, соскочил с кровати и бросился к окну. – Снова он здесь!
– Кто?
– Уордел. Приходит каждый день. Садится у дороги и играет на своей губной гармошке.
– Да ну? – изумилась я. Даже одеяло сбросила. – Я хочу его видеть.
– Ты б лучше не вставала, – посоветовал Малыш. – Ба сказала, тебе еще лежать надо.
Сузелла поправила одеяло.
– Это так, Кэсси. Умерь свою прыть пока что.
Я уступила – еще была ослабевшая.
– Говорил он что-нибудь?
– Только играл, – ответил Кристофер-Джон.
Малыш спрыгнул с моей кровати.