Его чувству добавляла простора и страна Тюмения, поднявшаяся с гигантскими нефтевышками среди сибирских лесов и болот. Ехать туда на работу после службы агитировал пограничников инженер из тех мест, потому что там нужны крепкие надёжные люди. И Прыгунов нет-нет да и подумывал иногда о Тюмени.
Правда, сейчас он обдумывал предстоящее дело, которого и искать-то не надо! Сам начальник заставы поставил задачу: занять ребят. Значит, надо сделать так, чтобы жилось им толково, весело и энергично! Иначе представить себе жизнь человек мгновенного действия Прыгунов и не мог! А вот что делать - надо было думать! Хоккей? (На губе у Прыгунова белел шрам от «Золотой шайбы».) Надо ждать морозов. Преследовать нарушителя? Следопытство?
Внезапно в низине полыхнула молния. Прыгунов и Майоров оглянулись. Тьму прорезал ослепительный белый луч и рыскнул по сопке. Это на заставе включили прожектор.
Луч качнулся, ушёл ввысь, потом снова лёг на поле, осветил совхоз, школу, сопки и пошёл по местности прицельно, держа во внимании каждую ложбинку, каждую движущуюся цель.
- Ну даёт Ибрагимов! - сказал Прыгунов, представив маленького смуглого прожекториста. - Целый день возился у прожектора.
- Отрабатывает преследование, - определил Майоров,- Не получалось, а сейчас хорошо…
- К прожектору не подпускает,-усмехнулся Прыгунов,- Словно заучил: «Техника! Баловства не любит!»
Мгновенно, как и вспыхнул, луч погас. И вокруг наступила ещё большая темнота. Ярче зазеленели блуждающие огоньки светляков. Ниже тропы, в папоротнике, бледно замерцал старый пень…
И тут впереди, справа, хрустнула галька, послышались шаги. Прыгунов выровнялся, подтянулся. Там, за контрольной полосой, возникли два приближающихся силуэта. Это шли пограничники соседней страны. Прежде Прыгунов тоже напрягся бы уже, готовый ко всему, но теперь он только уверенней шёл по своей тропе и лишь краешком глаза не упускал из виду идущих справа людей. Головы их, казалось, касались звёзд, темнели, покачиваясь, дула автоматов. Переговариваясь о чём-то на своём языке, они прошли рядом и, не оглядываясь, скрылись за поворотом…
Прыгунов прошёл ещё немного, прислушался.
Где-то внизу заскрипело дерево. Дальше, в школе, засветилось окно: наверное, учитель сел за тетради.
И тут, заторопившись, Прыгунов догнал придержавшего шаг Майорова и, заглянув снизу вверх, как, бывало, в лицо старшему брату, быстро сказал:
- А я кое-что придумал! Для ребят. Только завести их надо! Я заводился с одного слова,-улыбнулся он.
Но тут опять скрипнуло. Майоров поправил на плече автомат, и они, снова разойдясь на интервал, пошли, прислушиваясь к темноте.
Но заводить кого бы то ни было, особенно Ломоносова, не было никакой необходимости. Он и сам полночи лежал, сообра-жал, как и что повернуть, как пограничников встретить. Люди-то придут не на прогулку, а с делом. Не ждать же, пока тебе подскажут, что с какого блюдечка есть. Надо и самому навстречу подумать: чем пограничникам помочь, какое хорошее для всех дело соорудить. Пусть не двенадцать подвигов Геракла, но хотя бы один! На удивление Ивану Кузьмичу!
Ломоносову хотелось весёлого толкового дела!
Одно, срочное, он надумал и, встав затемно, прошёл в санаторский клуб - к библиотеке. Но там было закрыто, и, выйдя во двор, он сел на порог. Хоть бы кто живой! Тихо, как на Белом море!
Солнце, озаряя лес, высовывало алый бок, да прижившийся бурундук Борька теребил под тоненькой сосной здоровую шишку.
Вдруг он подпрыгнул - полоски на спине вытянулись в линеечку - и мигом юркнул в жаркий от росы кустарник. А из-за бугра, покачиваясь, выглянули верхушки молоденьких рябин и, медленно ступая, показался нёсший их на плече высокий, в ватнике и кепке, санаторский истопник и сторож, которого Ломоносов про себя звал сразу тремя словами: «Иванов, Бугров, Фёдоров».
На виске у него блестела смуглая прозрачная кожица, и под ней пульсировала каждая жилка.
Говорили, что на войне он был тяжело ранен, «долго лежал в госпитале, не приходя в себя, а когда очнулся, стал вспоминать всё, что с ним было. Он и писать-то учился заново. По рекомендациям врачей писал привычные слова: «лес», «корова», «город», фамилии знаменитых артистов, названия фильмов, которые смотрел до войны,- всё, что напоминало прошлую жизнь.
Но в конце каждой страницы, подумав, обязательно дописывал восемь одних и тех же фамилий, и начинались они тремя: Иванов, Бугров, Фёдоров.
Приехал он в сосновый санаторий на лечение да так и остался в спокойном месте жить и работать. Говорил он со всеми редко и коротко. Вечерами приходил в клуб, садился в углу напротив телевизора, смотрел со всеми кино и матчи, а если показывали войну, вздыхал, вытирал глаза и, крутнув головой, уходил к себе в комнату - к тетрадке, в которой выводил строчки, начиная их с Иванова, Бугрова, Фёдорова…