И вдруг, вскочив на дыбы, Буран рванулся вперёд и рыкнул всей огромной пастью.
- Ложись! - крикнул Майоров, и все от неожиданности - кто куда - ткнулись носами в землю.
- Вот видите - справляется! - сказал добродушный Артамонов, наматывая на ладонь запотелый поводок.
Ребята, поднимаясь, стали отряхивать руки. А сидевший уже рядом с Артамоновым Буран, высунув влажный язык и наклонив голову набок, весёлыми глазами спрашивал: «Хорошо справляемся?» Просто он не любил беспорядок. Особенно в строю.
Он-то, Буран, как-нибудь знал, что вся эта случайная встреча не так уж случайна. Что целых полчаса сержант Майоров уговаривал вожатого Артамонова показать ребятам собаку в работе, и, когда Артамонов собрался отказывать в третий раз, Майоров рассердился:
- Да ты, Артамонов, наверное, никогда не был пионером, а?
Только тогда вожатый вздохнул и принёс Майорову драный нарушительский балахон, которому сержант обрадовался, наверное, больше, чем Буран, если бы тому протянули порядочную аппетитную кость! Это теперь сержант стоит в стороне, будто ничего не знает…
Сержант, правда, без дела не стоял, а снимал с себя жаркий шпионский костюм.
Ребята, присев на поляне, уже наблюдали за ним.
Удар весело наскакивал на Поросюшу.
Прыгунов, приподняв фуражку и отирая от пота белёсые брови, что-то припомнил и, посмотрев на Мышойкина, сказал:
- Да вот ещё! Говорят, что собаки, в общем-то, уже не нужны, потому что теперь всё заменят сплошные приборы.
- Ну что ж…-Артамонов с усмешкой потёр могучий затылок.- Говорить-то говорят. А чуть что - вызывай собачку! - И он поглядел на Бурана.-Правда, был один учёный,-сказал он с улыбкой,-который попробовал сконструировать машину, заменяющую собаку. Так получилась такая техника, что для неё понадобился целый вагон! А уж если учесть все собачьи уловки да хитрости, то выйдет настоящий собакопоезд! Так ведь? - Артамонов потрепал Бурана по холке, и сидевший у ног собакопоезд, навострив уши, проехал по ребятам довольными умными глазами: «Ну что, какие у вас ещё вопросы?»
Вопросов не было, и, боясь, что Артамонов уйдёт, Митя спросил:
- А расскажите какие-нибудь истории про служивших на заставе собак!
- Ну, это не одного меня надо спрашивать. Тут надо собрать всех. Этих-то историй много! - каким-то круглым баском сказал Артамонов, так что сразу почувствовалось, как много таких историй и какое всё это большое, важное дело.
- А у него есть история? - Митя посмотрел на Бурана.
- Какая у него история? - усмехнулся Артамонов.- Откуда? Он пока молод. Тут истории бывали такие, что и у собак и у людей при расставании слёзы падали. А у него какая история?
Но Буран, мигнув, поднял морду, с недоумением и обидой посмотрел на Артамонова: как же так? Почему это у него не было истории? Ведь и он мог кое-что рассказать!
Он заворчал раз, другой. И Митя и ребята, да и сам Артамонов, с удивлением посмотрели на пса.
Своих родителей и места, где появился на свет, Буран не знал. А первое, что он помнил, был солнечный город у большой-болыпой воды и двор, в котором на длинных верёвках болтали лапами весёлые полосатые рубахи. В такой рубахе с полосатыми лапами ходил и высокий человек в доме, где у Бурана был свой тёплый угол и своя миска. Может быть, этот человек и был его родителем? Он иногда брал тряпку, вытирал вытекшую из-под Бурана лужу и говорил:
- Что, сынок, опять море? И что с тобой делать? В плавание тебя не возьмут…
Буран тоже хотел что-то сказать, но по-человечьи у него не получалось, и он только лизал человеку руки. Потом в доме появился другой человек - в пограничной фуражке, в крепко пахнущих сапогах, поднял Бурана, подержал над головой и спрятал на груди. А проснулся Буран уже среди высоких сопок во дворе, где оказалось много-много собак - и больших и маленьких.
Было их здесь больше, чем людей. Они все лаяли, и от этого хотелось и лаять, и валяться, и прыгать. Можно было потрепать за ухо какого-нибудь щенка и вместе с ним барахтаться на траве до тех пор, пока не принесут тарелку с вкусной едой.
Но скоро эти весёлые глупости кончились. Бурана и товарищей взяли на поводки, которые они тут же стали грызть.
Буран тоже куснул раз-другой, но вспомнил, как красиво ходят крепкие взрослые собаки, и сам пошёл на поводке рядом с вожатым - крепко, важно. А вожатый сказал:
- Вот и хорошо! Молодец!
Молодец! К этому слову он скоро привык, как к собственному имени. За бум - молодец, за барьер - молодец. Потому что всё, что у других не получалось, у него выходило. А если получалось не сразу, то он сам начинал всё делать снова, потому что любил, чтоб у него получалось всё.