Лестница снова опиралась на ствол, и ее верхняя перекладина была уже на высоте двух метров. Дело пошло. Совсем неплохо, в конце концов. А Перси сломал весло и теперь совсем беспомощный, а Гарри захлестнуло волной. Он потерял свою доску и гоняется за ней. «Я буду на пляже раньше, чем он ее поймает». Может, Джон Самнер и позволил себе передохнуть, по он единственный, кто не сошел с дистанции. «Держись, Мейми! — крикнул он. — Я иду».
В коленях снова появилась дрожь, но это была совсем другая дрожь. Чтобы проверить себя, он забормотал: «У Мэри был ягненок, руно — как снег бело…» Слова соскакивали с языка, как намасленные.
«Катитесь вы подальше, мистер Маклеод, не знаете вы всего».
«Какая вульгарность, Джон. В нашем доме так не разговаривают».
«Катитесь вы все. Тошнит меня от вас. Вы что, думаете, я святой? Или, может, я букет цветов? Плевал я на дурацкие проекты и модели из пластмассы. Ты мою подружку не спасешь, Гарри Хитчман. Я сам ее спасу».
Рывками он протолкнул лестницу еще на полметра вверх. Но она становилась все тяжелее и тяжелее, и управлять ею делалось все труднее. Труднее, чем старой доской для серфинга. Это было как метание палицы. А может, как прыжок с шестом, когда вдруг застреваешь в воздухе на полпути до земли.
Мейми на башне. Она размахивает белым платочком и кричит: «Помогите! Помогите!»
«Чтоб тебе пусто было, Мейми ван Сенден. Сама залезла, сама и слезай. Придется тебе прыгать. Не могу я так высоко забраться».
Он рухнул на землю у основания лестницы, тело пылало, его била дрожь, глаза заливал пот.
Зазвонил телефон. Казалось, он звонил где-то за километр от дома. Звон телефона мешался с грохотом у него в голове. «О, Боже!» — тяжело выдохнул он. Пошатываясь, встал на ноги и, спотыкаясь, стал подниматься по ступенькам веранды.
— Все в порядке! — вопил он. — Иду я! Иду. Да заткнись ты.
Телефон стоял в общей комнате на низеньком столике у камина. Он захлебывался от нетерпения.
— Джон, Джон! Где ты, Джон?
— Да здесь я.
— Почему ты так задыхаешься?
— Кто это задыхается?
— Ты очень долго не отвечал. Разве я не велела тебе не уходить? Вот ты и задыхаешься. Тебе пришлось бежать.
— Послушай, мам. Конечно, мне пришлось бежать. Я был в конце сада.
— Ты же знаешь, что тебе нельзя бегать. Надо было идти.
— Тогда тебе пришлось бы еще дольше ждать.
— Булочник приезжал?
— Ну да, мам, приезжал.
— Ты купил булочки?
— Нет…
— Почему нет?
— Забыл.
— Забыл о своем желудке? Что ты задумал, Джон? Ведь ты что-то затеял, да?
— Да брось ты, мам.
— Может, там у тебя этот Перси Маллен?
— Никого тут нет.
— У вас дождь?
— Дождь? Никакого дождя.
— В городе дождь. Ты промок или еще что случилось?
— У нас солнце, мам. И никакого дождя.
— На веревке остались твои школьные брюки. Лучше сними их и занеси в дом, а то они никогда не высохнут.
— Слушай, я же говорю тебе: солнце светит. Никогда ты меня не слушаешь.
— Ты что-то затеял.
— Нет, мам, нет.
Последовала пауза, и ему было слышно ее дыхание. Она дышала ему прямо в шею. Он почти ощущал каждый ее вдох, словно это были порывы легкого ветра. Физически она была рядом. Задавала вопросы и обвиняла.
— Если ты что-то задумал, оставь, Джон. Ты знаешь, что нельзя. Я тебе верю. — Это означало, что она не верит. — Теперь я должна идти. Позвоню еще раз во время обеда. Мы обедаем вместе с папой. Потом у нас встреча с мистером Маклеодом. И не забудь: никакого горячего питья, никаких тостов, ничего такого. Не зажигай плиту. И еще отдохни после еды.
В трубке щелкнуло — клик!
Чудесный звук! Он бросил трубку, как будто она превратилась у него в руках во что-то скользкое и извивающееся, как будто его тошнило от одного к ней прикосновения.
Немного погодя он выпил два стакана воды, опустошил коробку с печеньем и сел на ступеньках веранды, чувствуя себя потерянным, чуть не плача, словно кто-то умер.
Попугаи облепили яблоню, выискивая спелые плоды, скворцы опять расселись на телефонных проводах, тянущихся до самого города.
Слышно было, как где-то неподалеку дерутся и кричат ребята. Собачонки Перси Маллена все еще заливались своим дурацким лаем. Перси Маллен, верно, на площадке бьет мячом по забору. Сисси Парслоу и его сестрицы, наверное, бегают от двери к двери и сплетничают. Мама позвонит во время обеда.
Такой вот его мир. А тот мир, где ребята делают все по-своему, где-то там, далеко.
Несколько минут он мысленно оплакивал себя, потом побрел к лестнице и сел на нижнюю перекладину. Сидеть было неудобно, и почему-то ему захотелось перекувырнуться через голову. Конечно, ничего из этого не вышло, и он завалился на бок. Где-то вдали прозвучал свисток почтальона, одинокий тоскливый звук. Джон еще немного поплакал над собой, а потом улегся на спину и уставился в небо. До неба ужасно далеко. Как и до вершины эвкалипта. А в пустоте между ними парил орел. Там тоже было одиноко, хотя и по-другому.