Сиденье туалета обжигает холодом, а пол, покрытый линолеумом, мягкий и бугристый. Дверь открыта, но он не спустится. Сейчас относительно безопасно. Ленн останется в комнате, свернувшись в клубок и держа в руках свое маленькое полотенце. Я опускаю глаза на ступни. Правая лодыжка распухла, и пальцы глядят на ванну, вместо того чтобы смотреть прямо перед собой. В доме не слышно ни звука. Здесь нет электрического бойлера, как было у нас дома. Никакого кондиционера. Все покрыто гробовой тишиной, затерянное в одиночестве равнины.
Пару лет назад я чуть снова не повредила лодыжку. Когда это было, точно не помню. Мое терпение лопнуло. Я хотела вправить кость, дать ей срастись со стопой в правильном положении, восстановиться, а затем сбежать отсюда. У меня почти получилось, как бы отчаянно и глупо это не звучало. Я сидела на полу в маленькой спальне, а рядом со мной лежал молоток. Я подняла его и убрала на место. Почувствовала его вес, гладкую поверхность промасленной деревянной рукоятки. Я была почти готова стукнуть свою распухшую лодыжку, чтобы вправить больную кость. Я была готова поднять тяжелый молоток, замахнуться и впечатать его прямо в свое тело. Но у меня не хватило духу довести дело до конца.
До того, как я разбила лодыжку, моя жизнь была сплошным кошмаром, но было лучше, чем сейчас.
До того, как я разбила лодыжку, я могла ходить, прыгать, крутиться и просто-напросто заходить в ванну.
До того, как я разбила лодыжку, у меня была надежда. Призрачный шанс на побег.
Наверное, Ленн уже спит, так что торопиться не буду. Если немного подождать, то у меня получится тихонько прокрасться, и я смогу поспать на расстоянии от него, отвернувшись, смотря в стену, а его дыхание не будет меня касаться.
Я смотрю на плесень на потолке ванной комнаты.
Моя первая попытка побега, случившаяся много лет назад, стала почти последней.
Я взяла с собой тринадцать вещей, все, что у меня оставалось на тот момент. У меня все еще были кроссовки и нормальная одежда, у меня была сумочка и карточка с телефонными номерами.
Я тщательно готовилась. Я знала до последней запятой, что скажу первому встречному человеку. Я знала, как попросить о помощи, чтобы меня отвели в полицию. Я продумала до мелочей, как буду бороться и отбиваться, если встречу кого-нибудь из его друзей. Что буду делать, если случайно натолкнусь на Фрэнка Трассока, чья ферма находится у моста. Я испытывала оптимизм: пришло время покинуть это место.
Я ушла метров на 400, когда он заметил меня. На дороге сновали машины и грузовики, их было немного, но они были, ехали слева направо и справа налево. Я слышала звук моторов, звук переключения передач. На обочине стоял знак, указывающий дорогу к этой самой ферме, его ферме. Он очень маленький и стоит слишком далеко, чтобы я его увидела. Издалека приближался зеленый автобус, и я побежала. Когда-то я хорошо бегала. Я неслась со всех ног, но он меня поймал.
Я отбивалась. Тогда я была сильнее. Я кричала, звала на помощь, повернув голову к автобусу, но ветер уносил мои крики в сторону фермы и моря. Я извивалась, царапалась и выгибалась, стараясь вырваться из его лап. Я пиналась, словно лошадь, и кричала до хрипоты, но он схватил меня своими грубыми лапами и засунул в «Ленд Ровер», словно я была капризным ребенком. Ленн отвез меня обратно на ферму, и, хотя он этого не показывал, он был очень зол. Он ни словом не обмолвился со мной в машине, но по его шее текла кровь, и я видела, как он вцепился в руль. Я почти сбежала. Ленн увел меня в сарай рядом с домом и от воспоминаний о том, что случилось в том сарае, меня до сих пор колотит. Он отвел меня в сарай, усадил на скамейку с инструментами и снял со стены болторез. В его действиях не было ни нетерпения, ни ярости. Он был спокоен, словно все шло своим чередом. Я помню, как умоляла его. Драться было бесполезно, он гораздо сильнее меня, а я была слишком вымотана. Да и потом, вокруг не было ни единой живой души, которая могла бы услышать мои крики. Я умоляла его изо всех сил. Ленн рассказал мне о своих правилах и во сколько ему обошлась моя выходка. Он сказал, что это для моей же пользы. Что отныне все будет лучше и проще. Никаких больше игрушек. И затем он замахнулся болторезом, словно клюшкой для гольфа, и впечатал его в мою лодыжку.
В ванной холодно.
Под ногами у меня мягкий пол, а на стыке стены и потолка растет плесень. Паутина плесени, словно кружевной платок. Я смываю за собой. Мою руки обжигающим кипятком, нагретым плитой. Смотрю на гостиную, окутанную темнотой, и закрытый шкаф с телевизором. Убежала бы я сейчас, если б могла? Поставила бы под угрозу счастье моей сестренки, ее жизнь, ее будущее? Ради чего? Ну какая жизнь мне светит с такой больной ногой? Когда я перешла эту точку невозврата? Все это время намертво впечатано в мою душу, вырезано на позвоночнике.