К тебе, Ленн, это не имеет никакого отношения.
– Думал, может, Джеффом назвать или Гордоном. – Он делает глоток чуть теплого бежевого чая с сахаром. – Джеффом прадеда моего звали, а Гордоном – мужа сестры моей матери, славный парень был, сильный, как бык.
Это больше не твой ребенок, Ленн. Он к тебе не имеет никакого отношения.
– Думаю, Джеффом назовем, – заключает он.
Я заканчиваю красить потолок в ванной, а потом, после куриного бульона, сваренного из вчерашней курицы по акции, мы смотрим «Матч дня». Ленн настаивает, чтобы я по-прежнему сидела на полу, хотя ему приходится помогать мне подняться. Деревянные доски холодные, а сквозняк из полуподвального помещения внизу затхлый и кислый.
– Лучшая часть дня, да ведь? Можно и телик чуть-чуть вместе посмотреть после трудового дня. Не так уж плохо мы и живем тут, а, Джейн?
Я не обращаю на него внимания. Я глажу головку своего ребенка, которая находится в миллиметрах под моей кожей, и придумываю для него разные сценарии детства. Разные. Множественное число. Разные варианты будущего: с отчимом, со мной и моими родителями, с Ким Ли в Манчестере.
Перед родами я как можно лучше подготовлю маленькую спальню. Придется использовать подушки на кровати, чтобы создать импровизированную кроватку на время, когда мне нужно будет заниматься домашними делами, а ребенок будет спать. Ленн сказал, что я получу два выходных дня, как это было с его матерью, а потом полностью вернусь к нормальной работе, чтоб не прохлаждаться. Он говорит, женщины себя так не ведут.
– «Тоттенхэм Хотспур» играют, твои любимые, – говорит он, а затем я чувствую, как пинается ребенок, но чувствуется это по-другому.
Все мое внимание, каждый джоуль моей энергии я сосредоточиваю на своем чреве. Внутри моего чрева. На моем малыше. Он шевелится, и у меня плохое предчувствие.
– Ленн, – шепчу я. – Ребенок.
– Чего?!
– Что-то не так. Слишком рано, он еще слишком маленький.
– Ты это чего?
Он вскакивает и смотрит на меня сверху вниз.
– Все в порядке, – говорю ему. – Кажется, обошлось. Кажется. Ленн, ты говорил, что знаешь какую-то женщину, которая, если что, сюда придет и ни слова не скажет.
– Сколько раз тебе говорить: нет никакой бабы!
– Но если что-то пойдет не так? Из-за таблеток или еще чего.
– Не судьба ему жить, значит, как братец мой, за дамбу отправится.
Кровь в моих жилах замерзает. От его слов я цепенею.
– Нет.
Я не позволю ему так поступить.
– Твой брат?
Я тянусь к подлокотнику, чтобы встать, и Ленн помогает мне сесть на него.
– Помер, когда мне семь было. Он размером с яблоко тогда был. В печи не пропекся как следует, мать сказала. Жалко засранца.
– Ленн, ты же понимаешь, что я могу умереть. Во время родов. И ребенок может.
– Посмотрим. Я кино по компьютеру посмотрел. Я знаю, что делаю, я не тупой.
– Сочувствую тебе. Твой брат…
– Тут и не такое бывает. Было и было, что теперь говорить.
Я продолжаю сидеть на диване, а Ленн подкидывает пару поленьев в топку – в это время года сильно топить не надо – и усаживается обратно.
Снаружи льется теплый вечерний свет, и тень от дома тянется по полю. Из окна кухни виден свинарник, его стены из пеноблоков и железная крыша светятся, как драгоценные камни.
– Эт не гол был, эт офсайд, видала, Джейн?
Мне нужно в ванную. В ней воняет химической краской для выведения пятен, и я сижу там с широко открытой дверью и пялюсь в телевизор, мерцающий из гостиной. Последнее письмо Ким Ли все еще свежо в моей голове, и я могу прокручивать его строчка за строчкой в своем сознании, поскольку теперь сократила дозу до половины лошадиной таблетки в день. Ее почерк плавнее моего, живее. Ее оценки всегда были лучше моих. Особенно по математике и естественным наукам. В письме сестра рассказала мне, как за две недели до этого на ее работу пришли с проверкой из миграционной службы и ей пришлось бежать через пожарный выход и спрятаться в переулке, пока не стало безопасно. Спрятаться между кирпичной стеной и мусорным баком. Она даже не смогла вернуться в свою квартиру, потому что там тоже проводили обыск. Но Ким Ли хранит свою ID-карточку и паспорт на крыше, и туда заглянуть не подумали. С ней все в порядке. Ким Ли работает шесть дней в неделю, у нее есть четыре постоянных клиента, которые ей очень нравятся. Они спрашивают ее о многом. Например, как ее зовут на самом деле. Им интересно, что она говорит, они действительно слушают ее. Но есть и другие клиенты – женщины, которые приходят перед вечеринкой, напряженные, спешащие, уткнувшиеся в телефоны. Сестра писала, что не возражает против таких женщин, если они не являются постоянными клиентами, но некоторые из них видят ее каждую неделю и относятся к ней как к вендинговому аппарату или парковочному счетчику.