Я встаю, чтобы смыть за собой, и замечаю кровь в воде.
Мое дыхание учащается, и я обхватываю руками живот, стараясь дышать медленнее, чтобы слышать малыша, чувствовать его, следить за ним.
– Лимонад тащи! – кричит Ленн из гостиной.
Кровь свежая, бледного цвета, розоватая. Я беззвучно говорю с малышом, спрашиваю его: «Ты в порядке?»
И затем чувствую, как что-то теплое бежит по ноге. У меня отошли воды.
Глава 10
Я молчу, как мышь.
Это мой момент, момент, который никому больше не принадлежит. Один момент, чтобы осознать, что происходит. Этот кусочек времени принадлежит только мне и моему малышу.
Я спускаю взгляд вниз, на мои блестящие ноги и на лужу у унитаза.
– Началось, что ли? – спрашивает Ленн прямо у меня за спиной в дверном проеме, глядя на меня и на пол. Его никто не приглашал.
Я киваю.
– Рановато вроде, – замечает он.
– Очень рано, – отвечаю я. – Ленн, он совсем крошка, мне нужна помощь.
– Сейчас вернусь. – Он поворачивается и уходит.
Я вытираю шваброй жидкость с пола и смываю ее в туалет, затем усаживаюсь на пластиковый чехол дивана. В доме тепло. Я чувствую спазмы, но схваток нет, по крайней мере мне так кажется. Мне снова надо в туалет.
К приходу Ленна у меня схватки каждые десять минут, и я точно знаю, как они ощущаются.
– А ну поди вон с дивана, Джейн, – приказывает он. – Сейчас я тебя у стола уложу.
Ленн разворачивает брезентовый лист, которым можно закрыть дыру в крыше, и расстилает его на полу напротив печки. На нем листья и сухая грязь.
Я смотрю на нее, затем на него.
– Сейчас грязь смахну!
– Мне надо в туалет.
– Иди, только дверь штоб открытой держала.
– Нет, Ленн, мне надо, чтобы ты мне помог дойти туда.
Он сглатывает слюну, и я вижу, как под воротником ходит туда-обратно его кадык. Ленн помогает мне подняться и дойти до ванной комнаты. Боль усиливается, и я думаю, в какой момент, если он, конечно, настанет, эта боль пересилит боль в моей лодыжке. Они будут одновременно меня донимать или одна боль затмит другую?
– Ты давай-ка шум из этого не поднимай, каждая мать на планете кровью текла во время этого!
Я хочу выколоть его глаза карандашом.
Ленн помогает мне добраться до брезента, и я опираюсь спиной о стену. Передо мной стоит плита, слева кухня, справа – запертый шкаф с телевизором и камера у окна.
– Достань таблетки с полки, – говорю ему.
– Ты уже сегодня половину с хлопьями сожрала, я сам видел.
От схваток у меня сжимаются зубы. Когда схватки проходят, я приказываю:
– Достань таблетки! Живо!
Ленн тянется за банкой и отвинчивает крышку.
– Скока тебе?
– Две, – отвечаю я. – Покроши их.
Ленн послушно крошит таблетки.
Схватки только начались, поэтому они пока небольшие. Мне нужны половинки таблеток сейчас, потому что потом с ним договориться не получится. Я вообще не хочу с ним разговаривать после этого. Это время принадлежит мне и моему ребенку. Я буду нужна ему, и он будет нужен мне, сегодня мы живем как одно целое или умрем как одно целое.
– Мать говорила, это как ягненка рожать, одно и то же.
Завали. Свой. Рот.
– У прадеда моего ягнята были, скот всякий! Он жил дальше к северу отсюда, на маленькой ферме, земля – камни одни, никакого дренажа. Мальчишкой туда ездил.
Схватки становятся сильнее, спину сводит от невыносимой боли.
– Видел я, как овцы рожали, ничего такого, выскользнули детеныши и все тут. У кого-то по три ягненка было, и почти все дожили до лета.
Я беру кусочек таблетки, где-то пятую часть, и проглатываю насухую.
– Воды, – прошу его.
Ленн кряхтит и наливает стакан воды, который ставит у моей руки.
– Хошь, телик включу? – спрашивает он.
Я плотно зажмуриваюсь. Будь здесь моя сестра, что бы она сделала? Она бы уложила меня в постель, а не на грязную брезентовую простыню. У нее наготове были бы свежие полотенца и детская одежда, обезболивающее, горячая вода и выстиранное белье. У нее была бы миска с фруктами – с засахаренными и свежими.
Следующая схватка настигает меня, как волна, сильнее которой я в жизни не чувствовала. Господи. Моя утроба словно разрывается на части, давление глубоко внутри меня, далеко внизу, раздвигает мой скелет, двигает кости, которые формировались всю жизнь. Я кричу и задыхаюсь, словно зверь.
Ленн подходит ко мне. Он неодобрительно смотрит вниз и снимает пояс. Я отшатываюсь. Что это? Что он делает?
Он сгибает ремень, сматывая его в улитку; потрескавшаяся коричневая кожа трескается при каждом движении.