– Можешь приглядеть за ней, пожалуйста? – прошу его. – Мне надо в туалет.
– Конешн могу.
Ковыляю к двери, он отходит в сторону, и я прыгаю к перилам, стаскивая себя вниз, оглядываясь с каждым шагом, чтобы увидеть ее там одну, хрупкую, беззащитную. Правая ступня стала совсем плоха. Хуже, чем обычно. Если я хоть немного на нее наступлю, мне кажется, что она с хрустом отвалится. Вцепляюсь в стену, чтобы добраться до унитаза, затем сажусь; одна стопа глядит на дверь, другая – на ванну. Пальцы на ногах посинели, кровоток становится с каждым годом все хуже и хуже.
Из меня текут жидкости. Не так много, как я ожидала, но все равно. Я подмываюсь и брызгаю ледяной водой на лицо и шею, и какая-то неведомая сила тащит меня наверх. Прошло слишком много времени. Я должна видеть, как она дышит, как двигается ее грудь, ее веки, ее ноздри. Я должна поделиться с ней своим теплом.
Ленн все еще стоит в дверях и наблюдает за ней. Я, ковыляя, прохожу мимо него, а она все еще спит, укрытая кольцом подушек.
Проверяю ее дыхание, оно неглубокое и учащенное, но дочка выглядит здоровой. Я бы отдала свою почку и легкое за то, чтобы ее прямо сейчас осмотрел врач, провел полное обследование, выдал какой-нибудь отчет или справку о том, что она здорова, что у нее ничего не болит, что она будет жить и здравствовать и что она никогда не будет такой, как он. Я бы даже согласилась на то, чтобы рыжеволосая женщина вернулась проведать мою малышку. Чтобы заверить меня, что мой ребенок сильный.
Ленн доедает свой бутерброд, а я – свой. Я устала. Она скоро проснется, чтобы покушать, а мне нужен отдых, нужно восстановить силы.
– Мне надо поспать, – говорю ему.
– Еще одно одеяло возьми. Ночь ясная, на дворе холоднее, чем кажется. – Ленн показывает пальцем в окно.
Я иду к комоду. Справа лежат вещи его матери, слева – пачка моих писем от Ким Ли, обвязанная шпагатом, и мой потертый томик «О мышах и людях». Я беру одеяло из стопки его матери, держусь за косяк и оборачиваюсь, чтобы в ужасе увидеть, как он держит моего ребенка.
– Что… – я еле дышу, говоря нервным шепотом. – Что ты делаешь?!
– Дочку держу. – Он смотрит на нее с улыбкой, держа ее тело своими огромными лапищами, его мерзкие ногти в сантиметре от ее головы и бедер.
Я подхожу к нему.
– Дай ее мне, ей нужно покушать.
– Сильный детеныш, – говорит Ленн, поднимая подбородок, чтобы взглянуть на меня. – И если тебе хоть раз взбредет в голову сбежать с ней отсюда, – он двигает свою ладонь так, что его плоские пальцы скрючиваются вокруг крошечной шеи моей дочки. – Я ее в дамбе утоплю.
Я бросаюсь к нему и забираю малышку. Ленн отпускает ее безо всякой борьбы; я поворачиваюсь к нему спиной и крепко прижимаю дочку к груди, к своему животу.
– Усекла?
Я киваю, по-прежнему стоя к нему спиной.
– Усекла, сказал?
– Да, – отвечаю ему.
– Вот и славно. Ну теперь, когда с этим разобрались, я тебе скажу то, что хотел сказать уже давно.
Я оглядываюсь на Ленна, по-прежнему сидя к нему спиной. Она словно ограждение между ним и малышкой. Дочка стала искать мою грудь во сне.
– Ты, Джейн, вроде довольна собой. Все тебе нравится.
Я хмурюсь, глядя на него.
– И теперь я знаю, что никуда ты не денешься, ни шагу отсюда не ступишь после того, что я тебе сказал.
Малышка прикладывается к груди и начинает кушать.
– Сестра твоя, видишь что, – начинает он. – Нету ее больше в Манчестере.
Что?
– Вышвырнули ее, говорю тебе, пограничники выставили из страны где-то пять лет назад, нету ее больше в Англии.
– Что? – непонимающе спрашиваю я, поворачиваясь к нему лицом так, что покрывало раскрывается. – Ты врешь.
– Выдворили ее, взад в джунгли, нету ее здесь, только ты и я остались, ну и малышка Мэри.
– Нет, ты врешь, у меня письма сохранились.
– Старье у тебя сохранилось, – фыркает он. – Я тебе их по норме выдавал, потому что там дни не написаны. Те, где новости были, я в печь отправил, штоб лишнего не узнала, где-то страничку сжег, где-то все письмо. Эта тупица тебе много писала. Но ты бодрячком из-за писем держалась, что есть то есть. – Он бросает взгляд на малышку. – Но больше писем нет. Осталась парочка, но я их все сжег. Не живет она больше в Англии, Джейн. Давно ее вышвырнули из страны. Отправили туда, откуда вы вдвоем пришли. Нелегалка она. Никого у тебя тута больше нету, только я и детеныш. Только мы у тебя есть, и никуда ты не денешься, если только не хочешь, чтобы малышка Мэри на дно дамбы отправилась.
Глава 12
Стоит глубокая ночь, свет из окна маленькой спальни тусклый и тихий.