Когда я была маленькой, у нас случались трудные годы. После рождения младшего брата у нас не было денег на обувь и новую одежду. Но мы никогда не голодали. Позже отец рассказывал мне, как он часто беспокоился за семью. Но я этого не замечала. Родители ограждали нас от своих забот, и их отношения были настолько крепкими, что они опирались друг на друга. Они нашли друг друга после вечеринки в ресторане на берегу реки в 1989 году.
Ленн оставил для меня таблетку у кухонной раковины. Я принимаю ее и поднимаюсь к дочери, чтобы вздремнуть в полдень. Ее глаза бегают по комнате. Поднимаюсь по лестнице, нога болит, рот болит, а она смотрит на меня сверху, прямо в глаза, на лицо, впитывая в себя.
Мы лежим вместе, и я кормлю малышку. Таблетка работает. Теперь это большая пыльная квадратная таблетка – он сменил поставщика. Ленн уверяет, что внутри то же самое лекарство, но мне кажется, оно сильнее.
Когда я просыпаюсь, y меня пересыхает во рту. Губы слиплись и прилипли к подушке односпальной кровати в маленькой спальне. Мне требуется время, чтобы вспомнить, где я. Кто я. Я нахожусь в том туманном состоянии, которое испытываешь, когда почти засыпаешь, а может быть, уже погружаешься в сон, а потом тебя будит какой-то шум, и тебя переполняет неопределенность и тепло, и хочется удержать этот тихий гул.
Где мой ребенок?
Что он с ней сделал?
Я поворачиваюсь и чувствую ее под своей грудью, под собой. Мой вес давит на нее. Я приподнимаюсь на одном локте, сердце в груди стучит как барабан. Что я с ней сделала? Я достаю дочку из-под себя, но она неподвижна.
Тихо.
Нет.
Что я сделала?
Ее глаза закрыты. Я подношу малышку к своим губам, ее рот к своему, чтобы почувствовать ее дыхание, но дыхания нет. Дочка теплая, но это мое тепло.
– Нет, нет, нет, – повторяю я, но слова улетают в пустоту. Комната начинает вращаться вокруг меня.
Я держу малышку перед собой и сдавливаю до тех пор, пока ее крошечный носик не начинает морщиться, она фыркает и открывает ротик.
Я поднимаю ей веко. Она закрывает его обратно. Прижимаю ее к груди, малышка открывает ротик и припадает к соску, но не кушает. Она жива. Меня накрывает волнами облегчения, каждая сильнее предыдущей. Но внезапно я трезвею, и с моей головы спадает таблеточный туман. Боже мой, Танн Дао, ты чуть не убила собственную дочь!
Кровь застывает в жилах от мыслей о том, что могло бы случиться. Эти новые таблетки, что в них напичкано? Ленн никогда не говорил мне, для какого вида животных они предназначены. Я в бешенстве от недостатка информации. Этот человек контролирует меня десятками разных способов. Сотнями способов.
Я должна отучить себя от таблеток, иначе случайно убью собственного ребенка. Я сплю слишком глубоко, мой сон чересчур нереален.
Малышка отрывается от моей груди, и с ее губ стекает капля молока, а на подбородок – другая.
– Прости меня, крошечка, – шепчу ей. – Прости меня, пожалуйста, я больше так не буду.
Она открывает глаза и смотрит на меня так, словно говорит, что я уже идеальная и она самый счастливый ребенок на земле, живущий в полной безопасности.
– А ну давай вниз!
Я вытираю слезы с глаз, проверяю малышку, она в порядке, так что мы снова сползаем по лестнице.
– На кассетах видно, что ты весь день ни черта не делала!
– Я плохо себя чувствую, – объясняю ему. – Ленн, моя нога, мне плохо. Я отдыхала с Мэри наверху, по-другому было никак.
– У тебя вся ночь есть, штоб отдохнуть как следует! Днем работать надо. – Он показывает пальцем на плиту. – И плиту прозевала, дуреха. Наплевать ей и на мой чай, и на то, что я пашу как проклятый в поле, когда сегодня черт-те что за погода, плевать ей, да? Ну так вбей себе в мозг, что если мне еды не достанется, то никому из нас не достанется!
Я смотрю на часы, которые показывают десять минут шестого.
– Прости, пожалуйста, Ленн.
– Иди ужин готовь, пока я с голоду не помер!
Я беру длинную спичку из полупустой коробки и разжигаю печь. Моя малышка спит на диване, обтянутом полиэтиленом, вокруг нее лежат подушки. Я жарю ему ветчину и яйца в старой чугунной сковороде его матери, поджариваю замороженную картошку в духовке, хотя печь недостаточно прогрета, чтобы сделать это как следует. Ленн наверху. Я разогреваю плиту, но она слишком холодная, и яйца получаются не такими, как он любит, а на стене тикают часы, и дочке скоро снова надо будет кушать.
Ленн спускается обратно.
– Холодновато, да?
– Печка прогревается, – отвечаю ему, – я еще дров подбросила.
Он достает томик «О мышах и людях» из своего заднего кармана.
– Я думаю, это поможет.
В уголках моих глаз появляются слезы, о которых еще месяц назад я и не подозревала, но сейчас они почему-то текут легче, они ближе к поверхности, то ли из-за дочери, то ли из-за того, что случилось с сестрой, а возможно, и из-за того, и из-за другого.