– Я счас в магазин поеду, но если на дороге у моста будет полно машин, я вернусь и поеду завтра.
Он смотрит прямо на меня.
– Хорошо, – отвечаю я. Его нельзя торопить, ни в коем случае нельзя.
У меня наготове две горячие полные бутылки. Одеяла заправлены под диван. Еще сохранились остатки моих бутербродов, не так много, чтобы он заметил, но и не так мало; хоть что-то для Синти. Они тоже с сахаром. Ей нужен заряд бодрости, если мы хотим добраться до дороги, и это лучший способ, который пришел мне в голову.
Ленн надевает куртку.
Натягивает один сапог. Затем другой. Затягивает шнурки.
– Как эти таблетки назывались, для малышки Джейн, которые от горячки?
– Парацетамол.
– Поглядим, – говорит он, а затем отпирает коробку с ключами, берет ключ от своего «Ленд Ровера», закрывает коробку, щурится и выходит на улицу.
Мое сердце колотится, и у Хуонг тоже. Словно она знает. Или это ее болезнь обостряется. Мы стоим у плиты. Ее тело слишком вялое. Ей холодно, а я хочу, чтобы перед этим она как можно больше согрелась. Ленн доходит до закрытых ворот на полпути. У меня в ушах звенит от одной мысли о том, что мы будем сейчас делать. Я вижу, как он заводит двигатель, из выхлопной трубы валит серый дым и застывает в тумане у земли. Он включает фары. Он выезжает на трассу.
Я быстро пробираюсь к полуподвальной двери, отпираю ее, а Синти уже ждет, ее глаза светятся в полумраке.
– Спасибо, – всхлипывает она, вылезая оттуда.
– Подержи ее минуточку. – Я передаю ей дочку. Чувствую, словно делаю что-то неправильное, когда отдаю малышку. Хуонг кричит и царапается своими ручками. Я тянусь под диван, достаю оттуда оба одеяла и засовываю бутылочки к себе в сумку.
На щеках у Синти чуть больше цвета, она чем-то вытерлась, то ли водой, то ли слюной; на этот раз она выглядит чище. Синти подносит Хуонг к печке, разговаривая с ней, чиркает спичкой о коробок – он уже почти пуст – и пытается успокоить ее, показывая ей яркое пламя, но моя дочь не успокаивается.
Я беру Хуонг, и мы выходим на улицу, в промозглый ноябрьский воздух.
– Нет, – произносит Синти, показывая на дорогу у закрытых ворот. – Это не сработает.
Глава 25
Я тяну Синти за рукав.
– Пора идти, – говорю ей. – Я не знаю, как долго его не будет дома, так что идти надо сейчас.
Она стряхивает мою руку и, сгорбившись, заворачивает за угол дома. Все в грязи. Синти осматривает горизонт, а я иду за ней, качая Хуонг на руках.
– Нам надо идти…
– В той стороне есть проселочная дорога, – говорит она, перебивая меня и показывая пальцем в противоположную от главной дороги и закрытых ворот сторону. – Там меньше машин и больше вероятность сбежать.
Я ковыляю к ней. Смотрю в пустоту, которая находится в том направлении. Простор. Бесконечное расстояние. Надежда – в другой стороне: и еда, и магазин, и деревня, и все машины, которые я когда-либо здесь видела, приходят с другой стороны. Я мечтала сбежать в другую сторону. Это и есть наш выход.
– Слишком далеко, Синти, до дороги в той стороне слишком далеко идти, грузовики слишком маленькие, я не справлюсь.
Она оглядывается на ворота на полпути и двор. Затем смотрит на мою лодыжку.
– Если мы пойдем по той дороге, он нас перехватит, – замечает она. – Или он застанет нас на обочине, когда поедет обратно. Нам надо идти до свинарника. Он как раз на полпути, там мы передохнем. Если он к этому времени вернется, а мы доберемся до свинарника, значит, у нас все еще будет шанс. Он не догадается, что мы там. Он поедет искать нас на дорогу.
Синти дрожит от холода. Ее щеки впали, а матово‐рыжие волосы блестят от кожного сала на морозном свету.
– Если доберемся туда, а он вернется домой, – продолжает она, – тогда, может, вы с малышом сможете спрятаться, а я добегу до той стороны дороги и попрошу помощи. Вызову полицию. Он подумает, что мы пошли в другую сторону. Лучше возможности уже не представится.
Я смотрю на надежду, на дорогу, по которой меня сюда привезли, а потом на бескрайние равнины, на которые смотрит она. Синти видит там надежду. А я вижу бесконечные поля, которые засеял Ленн, за которыми ухаживал, спускающиеся к морю. Ничего хорошего в том направлении нет, единственное, что приходит оттуда, – это ненастье.
– Ты уверена? – спрашиваю я.
Она кивает и кладет на себя мою руку, чтобы поддержать и чтобы я смогла снять вес со своей лодыжки.
– Вперед, – говорит она.
Мы идем по гравию, стараясь не оставлять следов. Проходим мимо гниющего дохлого угря, скелет которого похож на доисторическое ископаемое, мимо кучи пепла, где покоились мои вещи, а затем обходим край ближайшего поля. Здесь уже поросль, крошечные остатки пшеницы, и они хрустят под моими сандалиями сорок пятого размера. Мы идем десять минут, мои ноги уже замерзли, но это помогает справиться с оцепеняющей болью. Каждый шаг ощущается как наступление на перевернутые соломинки для питья, которые мы привыкли использовать для прохладительных напитков дома. Плечо Синти упирается мне в подмышку, и мы, пошатываясь, пытаемся держать ритм, пытаемся идти дальше. Хуонг не издает ни звука. Либо она понимает, что мы делаем, либо ей еще хуже, чем я предполагала.