Петр смущенно улыбнулся:
— Ничего, доеду, а в Баку заработаю.
— Вот она, наша-то молодежь! — сказала Дарья Ивановна, укоризненно покачав головой. — К деньгам без всякого расчета подходят. «Заработаю», — передразнила она Петра. — Пожить бы тебе при старом времени — знал бы цену деньгам. Тогда и рад бы заработать, да негде. Я в Баку еще до революции жила. Дед-то мой, покойник, непоседа был. Все счастье по свету искал — рек молочных да берегов кисельных. И в Турции побывал, и в Персии. Молчком исчезнет — и нет его. А потом или сам заявится или цидулку какую пришлет. Вот так он и из Баку прислал: «Приезжай, я теперь богат, у меня собственная лавка». Ну, думаю, опять дед в историю влез. Продала кур, корову, заколотила избу — и поехали. Трое у меня тогда их было, детишек-то. Измучилась я за дорогу — в теплушке ехали. Обносились, вымазались, пока до Баку добрались. Еле-еле деда разыскали. Он на своей торговле успел прогореть да с горя и запил. Мы его в трактире нашли. Привел он нас в какую-то хибару. Денег нет. Пошла я по местным богатеям белье стирать, уборкой заниматься. Гнешь-гнешь с утра до вечера спину, руки в кровь собьешь, а придет время рассчитываться — копейки получаются. Богатеи-то народ сундуковатый, всё стараются что-нибудь ненужное вместо денег всучить или объедков дать. А у меня одно на уме — денег на обратную дорогу собрать да в село вернуться. Дед с Федюшкой-то, со старшим, на промыслах работали. Замазались, замусолились — ни одежду отстирать, ни самим отмыться. Нефть-то, она липучая, как пристанет — не ототрешь. А уж едучая-то — одежда так и горит. Дед попивать стал. Работа тяжелая, живем впроголодь. Вот с устатка и хватал. Получка тогда каждую неделю была. Ну, тут штраф какой или за спецовку вычтут — домой и нести нечего. А трактирщики видят — рабочий люд с получкой идет да еще в расстроенных чувствах, — вот они и стараются, зазывают. А уж в трактир попал — не выпустят, пока все не спустишь. Никакого житья не было. Не город, а нефть сплошная. Дома в нефти, земля мазутом пропитана. А воздух… воздух такой, что кажется, и он нефтью вымазан — темный, с гарью да копотью. Недаром его так и звали — Черный город. Вижу я, что дед мой опростоволосился — за большим рублем погнался, а тут и копейку-то с трудом вышибаешь. Вот я и надумала — стала посылать средненького, Лешку, да младшего, Шурку, мазут собирать. Баку-то на море стоит. А около берега мазут плавает. Ребятишки его и собирали. Намочат тряпку и в ведро отожмут. Да что ребятишки, и бабы этим занимались. Грешным делом, и я в свободное времечко по берегу с ведерком бродила. Потом торговкам продавали. Мало платили, уж и не припомню сколько, да что ж делать… Нет уж, крестьянский труд был тяжелый, впроголодь, а у нефтяников и того тяжелее. Ходили, как черти мазаные, лишь зрачки да зубы блестят — нефть-то желонками из скважин вычерпывали. А бурили когда, вот страху-то было! Того и гляди, фонтан ударит и все зальет. Да и до пожару долго ли, когда все нефтью полито. Так вот, сынок, в Баку люди раньше жили. А что же делать? Пить-есть каждый хочет, да еще семья…
— Ну и как, накопили денег? — спросил Сапфаров.
— Какое там! — заулыбалась Дарья Ивановна. — Революция пришла, ребята учиться пошли. Нефтяниками стали. Видно, нефть уж такай въедливая: раз пристанет — и на всю жизнь…
— Баку! — громко сказал, проходя по вагону, проводник.
Дарья Ивановна засуетилась — хлопотливо проверила вещи, надела пальто, укуталась платком.
— Не торопитесь, Дарья Ивановна, — засмеялся Сапфаров, — еще успеете до Баку напариться.
Вокзал встретил шумом, беготней, толкучкой. Пробираясь среди потока пассажиров, носильщиков, встречающих, Петр с удивлением посматривал по сторонам. Город спускался круто вниз. Крыши домов подходили почти вплотную к вокзалу и были на одном уровне с перроном, а улица шла глубоко внизу. Вправо город поднимался вверх, вгрызаясь в горы ступеньками. Коробчатые, с плоскими крышами дома, казалось, громоздились друг на друге. Уступами раскинулись сады, улицы, тротуары, которые часто переходили в лестницы. Но ниже, на более пологом и ровном месте, город вырастал, становился выше, многоэтажнее.
Карташев ехал в трамвае, поглядывал в окно. Мимо пробегали бульвары с развесистыми невысокими пальмами, кипарисами и другими незнакомыми Петру деревьями.
«Зелени сколько! — подумал он. — Хорошо здесь».
Трамвай, развернувшись на кольце, остановился. Петр вышел. За длинным прибрежным парком расстилалось морс — серое, мрачное, какого-то стального цвета. Множество мачт, кранов возвышалось у берега. А вдали, на другой стороне залива, виднелся гористый, покрытый снегом хребет, над ним висела мглистая дымка.