Когда за столом уже ждали чая с десертом, я увидела, что дед ушел к себе в комнату. Он до сих пор выглядел статным мужчиной: годы не пригнули его высокую фигуру к земле. Волосы были седые, а глаза все такие же ярко-голубые. Бороду последние годы он брил. Смеялся, что надоела она ему за годы служений. Выждав пару минут, я тоже вышла из общего зала с большим столом и прошмыгнула к нему. Я постучала:
– Да, да, я тут, – послышалось из-за двери.
– Дедушка, это я, можно к тебе, – сказала я, приоткрыв дверь.
– Конечно, Маш, заходи. Я чуть прилег, но сейчас поднимусь.
– Тебе помочь? – спросила я, увидев, что он пытается присесть, опершись на подушку, на которой только что лежал.
– Да, чуть-чуть, – улыбнулся он своей теплой улыбкой. – Теперь вы мне подушки поправляете, а не я вам. Старость.
– Извини, что не дала тебе отдохнуть, – сказала я, присаживаясь на стул, стоящий возле кровати.
– Да что ты. Мне, наоборот, приятно, что ты заглянула. Значит, еще нужен кому-то.
– Ну уж, не прибедняйся, – улыбнулась я. – Тебе вон на каждый юбилей сколько поздравлений приходит. Со всей страны, да и из-за границы даже.
– Это все тщеславие. Понимаешь, что неважно все это. Подушки мне эти люди не поправят.
Повисла небольшая пауза. Я не могла придумать, с чего начать разговор.
– Ты поговорить о чем-то хотела? – спросил дед.
– Да, – я тихо кивнула.
– Что-то случилось?
– Скорее должно случиться…
Он внимательно посмотрел на меня, и в глазах что-то мелькнуло. Он понял. Он всегда был очень проницательным.
– У тебя ребеночек будет? – спросил дед.
Я кивнула. Слезы подступили к глазам. Я не могла их сдержать.
– Подойди ко мне.
Я встала со стула, на котором сидела, и подошла к его кровати. Голова сама упала на подушку рядом с ним. От него пахло старостью. Но это не было неприятно. Дедушка положил руку мне на голову.
– Благослови меня. Я не знаю, что делать, – тихо попросила я.
Он молчал и просто гладил меня по голове.
– А что ты можешь сделать?
Я еще сильнее заплакала.
– Ты же знаешь, что происходит. Все мне говорят, что нужно делать аборт. А я не хочу этого.
– Если ты не хочешь, то в чем тогда вопрос? – спокойно спросил он.
– Но ведь мне придется хоронить своего ребенка.
– Ты не одна такая. Две тысячи лет назад другая женщина с таким же именем хоронила своего сына. И это было во благо для всего человечества. И Она Его любила. И она любила Бога. И знала, для чего все это нужно. Точнее, знала, что Бог это знает. А Она верила ему.
– Но ведь я обычная женщина.
– И Она тогда была обычной женщиной. Она не знала, что ее ждет. Но Она верила. В тебе нет веры сейчас? – голос деда звучал все увереннее, так же как на проповедях, что он произносил когда-то на службах.
– Не знаю, мне кажется, что у меня ее недостаточно. Как можно сохранить веру, видя то, что происходит вокруг?
– Ты знаешь, что тут было в 43-м? – он наклонился чуть ближе ко мне и как будто немного разволновался. – Я был ребенком тогда. Отец на фронте, моя мать с нами тремя в городе, который был усеян трупами. Никто не верил, что мы выживем. Но она верила. И мы выжили. Все. У тебя есть дочь, семья, ты не одна.
– В том-то и дело, что одна! – я разрыдалась. – Я не чувствую от них поддержки. И Олег, и Алина, они против меня. Они не верят.
– Значит, твоя вера должна быть сильней. Если ты сделаешь то, о чем думаешь, то не сможешь потом спокойно жить.
– Но ведь многие делают?
– Ты не многие, – в голосе появилась твердость, которой сложно было ожидать от восьмидесятилетнего старика. – Ты не сможешь. Ты сама себя разрушишь. А ты нужна и мужу, и дочери. Они навсегда для тебя останутся виновными в том, что ты совершишь этот поступок. Что для тебя самое страшное в беременности?
Я на секунду задумалась, но ответила:
– Рожать, зная, что малыш умрет. Зачем через все это проходить?
– Ты боишься боли?
– Да нет… Я уже рожала. Это все проходит. Я боюсь, что придется хоронить, держать на руках мертвого.
– Думай о том, что, если так случится, значит, твой малыш сразу отправится на небо, не успев вкусить всей земной боли.
– Но он же будет некрещеным?
Дед усмехнулся. Я почувствовала, что сказала какую-то глупость.
– Неужели ты думаешь, что это имеет значение?
– А разве нет? Как там было в «Божественной комедии» у Данте. Первый круг ада для некрещеных младенцев.