Это как человеку, имеющему триллион иен, не нужно стремиться заполучить еще миллион. Разумеется, я сознаю ценность этой «шкатулки». И тем не менее мне просто нет нужды принимать такую вещицу у таинственного незнакомца.
Точно. Я действительно отказался от «шкатулки».
А значит —
Даже если бы я правда желал всех этих повторов ради сохранения моей повседневной жизни, я никак не мог бы быть виновником.
27753-й раз (2)
Шкряб, шкряб, шкряб, шкряб…
Что это за звук, интересно? Совсем тихий звук, мне пришлось напрячь уши, чтобы услышать. Но подслушивать нельзя, этот звук исходит изнутри меня.
Шкряб, шкряб, шкряб, шкряб…
Что-то скребется, тихо-тихо. Где? …Ну, звук идет изнутри меня, стало быть, это обдираются мои внутренности.
Шкряб, шкряб, шкряб, шкряб, шкряб, шкряб, шкряб, шкряб, шкряб, шкряб, шкряб, шкряб, шкряб…
Хотя звук очень тихий, но мне он кажется невероятно громким, так что я машинально закрываю уши руками. Но от этого звук слышится только лучше. Аа, ну конечно же. Разумеется, звук, идущий изнутри меня, я слышу лучше, когда блокируются звуки извне. Стало быть, я даже уши закрыть не могу. Меня натирают, как на терке, и я никогда не смогу убежать от этого звука.
И это больно. Вполне логично: когда тебя натирают на терке, это больно. Должно быть, так себя чувствуешь, когда сердце превращается в морского ежа. Непрерывная пульсирующая боль. Может, это чувство вины? А мне-то казалось, что это первое чувство, которое у меня исчезло. Должно быть, оно более живучее.
Шкряб, шкряб, шкряб, шкряб, шкряб, шкряб, шкряб, шкряб, шкряб, шкряб, шкряб, шкряб, шкряб…
Меня истирают.
Мое сердце.
Мою душу.
Аа, если так продолжится, мои внутренности станут бесформенными, превратятся в множество мелких кусочков, как дерево превращается в опилки. Ммм, нет. Уже — слишком поздно. Мое тело уже превратилось в мелкие опилочки.
20000 повторов прошло, и я — больше не я. И я это знаю. Скука оказалась невыносимой, и мое сердце умерло. Я даже не могу теперь нормально общаться с другими.
Этот мир отвергает меня.
Ну разумеется. Я изначально не принадлежу к этому месту. Я врываюсь сюда насильно. Комната, принадлежащая всем остальным, отвергает меня.
Я знаю, что нужно сделать, чтобы стало легче.
Но не могу этого сделать.
Потому что — мое желание еще не исполнилось.
…Э? Но мое тело уже распалось на кусочки. Почему же я лишь такой ценой могу сохранить свое желание? И вообще, возможно ли это? Мое желание уже истерто вместе с моим сердцем. И доказательство этому…
…я не помню, что это за желание.
— Ахаха…
Невольно меня разбирает смех. Я правда не помню. Ахаха, не помню. Что же это было за желание? Ну же, пусть я вспомню! Ахаха, кончайте уже эти шуточки! Почему мне пришлось пережить пытку всеми этими повторами? Мне остается лишь смеяться. Остается лишь смеяться… впрочем, правильно смеяться я тоже уже не могу, и давно, так что смеюсь механически, без выражения.
Раз так… с тем же успехом я могу и прекратить это все.
Чертовски простое решение. И почему оно раньше не приходило мне в голову?
Всего лишь нужно его убить. Да, всего лишь нужно его убить. В с е г о л и ш ь н у ж н о у б и т ь К а д з у к и Х о с и н о. В конце концов, вся эта агония из-за него. Если мне станет от этого легче, нужно всего лишь убить его, и побыстрее.
Но в каком-то уголке мозга я знаю.
Мое «упорство», которое было когда-то моим «желанием», не даст мне все закончить.
27754-й раз
Мое тело стремительно стало холодным и пустым; по идее это значило, что я и сам должен обратиться в ничто, но тем не менее я открываю глаза, как обычно. Холод невыносим, хотя должен был бы давно уже пройти; я лежу у себя на кровати; обхватываю себя руками и дрожу.
Я был убит.
Второго марта не помню какого повтора.
Да, а «Комната отмены» продолжается, хоть я и умер. Когда я это осознал, у меня словно взаправду образовалась пустота внутри. Непохоже, чтобы холод собирался отступать.
Оставаться здесь для меня невыносимо, и я отправляюсь в школу раньше обычного, даже не позавтракав толком.
Снаружи — знакомое пасмурное небо. Завтра будет дождь. Когда же я видел солнце в последний раз?