Продолжая вопить, члены этой банды с пакетами поднимают «человека-собаку» на ноги. Крепко держа его сзади, они разворачивают его лицом к Ирохе-сан.
Она уже успела извлечь откуда-то нож.
– И-ироха-сан, что ты со-?..
Но она на меня даже не смотрит.
– Ты, насильник, вот тебе [приказ]. Прекрати вести себя как собака.
С «человеком-собакой» происходит внезапное превращение. Его лицо мгновенно становится просто лицом перепуганного человека. Похоже, он отчетливо сознает, что был «человеком-собакой», и потому не удивлен – но страшно боится.
– А-ах! Пожалуйста, не надо! Я, я виноват! Я никогда больше ни к одной девочке пальцем не притронусь!
– Хаа? А не поздновато ли? Ты ведь не можешь отменить то, что ты уже сделал, верно? Их девственность уже не вернется, ведь так? А, ну да. Раз так – давай, возьми вот этот нож и отрежь себе член.
– Я… я…
– Ну а как еще ты искупишь свою вину?
– Я… я никогда больше пальцем не трону ни одну девочку! Честное слово!
– Ха! Когда уже ты прекратишь нести этот бред? То, что ты предлагаешь, – минимальное требование этики, к искуплению это никакого отношения не имеет, согласен? Это все равно что пойти в ресторан и сказать: «Со следующего раза я всегда буду платить по счетам». Правда? Правда-правда? Платить во все следующие разы – это и есть извинение? Кому ты вешаешь лапшу? Если ты правда сожалеешь о том, что сделал, предложи что-то, чем хоть чуть-чуть сможешь помочь тем девочкам, ты, мешок дерьма!
– П-помочь? Ч-что ты хочешь, чтобы я сделал?
– Попробуй воспользоваться головой. Если ты посочувствуешь им немножко, наверняка сам что-нибудь придумаешь. К примеру, как насчет заплатить им сто миллионов иен?
– Ст-то миллионов? Не-невозможно! У меня даже работы нет –
Услышав это оправдание, Ироха-сан, глазом не моргнувши, бьет его кулаком в лицо. И второй раз, и третий. Она избивает его совершенно бесстрастно.
…Ах.
Что бы этот человек ни говорил, прощен он не будет.
– Аа, угг, гха! Гхх!
У него из носа льет кровь.
Толпа с пакетами держит его, не издавая ни звука. Всем плевать на его раны. Ироха-сан продолжает как ни в чем не бывало.
– Ты сейчас просишь пощадить тебя, просто потому что тебе страшно, а не потому что ты весь такой раскаявшийся. Легко предсказать, что, стоит тебя отпустить, как ты тут же снова примешься за старое. Так что я закончу это дело сейчас!
Ироха-сан снова хлопает в ладоши.
– Мой [приказ]. Скажите честно, что вы считаете самым подходящим наказанием для него?
Толпа с пакетами на головах отвечает:
– Сдохни.
– Сдохни.
– Сдохни.
– Сдохни. – Сдохни, тварь. – Сдохни, преступник. – Сдохни в мучениях. – Сдохни, хер обвислый. – Сдохни, вонючка. – Сдохни, извращенец. – Сдохни, ты это заслужил. – Сдохни уже. – Сдохни прямо сейчас.
– Сдохни.
– Сдохни.
– Сдохни.
– Сдохни.
Они отвечают из-за [приказа].
Но я слышу искренность в их голосах.
Два десятка человек искренне желают ему смерти.
– Хааа… – Ироха-сан театрально вздыхает. – Единогласное решение: ты должен сдохнуть.
Она подносит нож ближе к нему.
– Не надо! Не надо! Не надо! Я ведь вам же ничего не сделал, ведь правда?! Это не ваше дело вообще! Кто вы такие, чтобы – ГААААА!
Ироха-сан выдернула у него клок волос, так что треск отразился от стен.
Один из людей с пакетами шепчет «сдохни» и ободряюще хлопает в ладоши. Кто-то еще подхватывает – тоже хлопает и говорит «сдохни». Это распространяется; вскоре все уже говорят хором «сдохни» и отбивают ладонями ритм ненависти, ритм казни. «Сдохни» – хлопок – «сдохни» – хлопок – «сдохни» – хлопок – «сдохни» – хлопок – «сдохни» – хлопок – сдохни-сдохни-сдохни-сдохни-сдохни-сдохни-сдохни-сдохни-сдохни-хлопок-хлопок-хлопок-хлопок-хлопок-хлопок-хлопок-хлопок-хлопок.
Бодрое ритмичное «сдохни» разносится по тоннелю.
Глядя на них, я не могу удержаться от мысли.
…Ах, верно. Он заслужил смерть.
Не в силах больше ныть, мужчина молча трясется от страха. Он обмочился.
– Плачь еще, свинья. Пожалей, что ты родился на свет, свинья. Страдай, свинья.
Ироха-сан подносит нож к его глазам.
– Твоя смерть послужит высшей формой катарсиса для твоих жертв.
Видя, что она вот-вот совершит непоправимую ошибку, я наконец прихожу в себя.