Вот почему я не смог заставить себя сделать его [рабом].
Эх, Харуаки… я уважаю тебя сильнее, чем ты можешь себе представить.
– Ну скажи же что-нибудь, Дайян!
Но все равно.
Я не могу отказаться от своего «желания».
– Кто-то должен действовать, – без колебаний отвечаю я. – Кто виноват в том, что произошло с Кири? Я? Сама Кири? Рино? Да, мы все виноваты, но корень проблемы в другом. И поэтому я собираюсь изменить мир. Это мой путь.
Харуаки запинается, потом все же возражает:
– Это просто нелепо. Даже со «шкатулкой» у тебя ничего не выйдет!
– Выйдет или нет – я просто сделаю это.
– Для чего тебе это, Дайян? Для чего тебе еще больше страдать?
– Я принял решение принести себя в жертву.
– А о моих чувствах ты подумал?! Я не хочу смотреть, как ты и Кири разваливаетесь на части! Эти чувства ты тоже решил принести в жертву, да, Дайян?!
Я отвечаю мгновенно.
– Да.
У Харуаки глаза на лоб лезут.
– Это и называется «приносить себя в жертву».
Я оставляю его в полной растерянности.
Да, это и называется «приносить себя в жертву». Я это прекрасно знаю.
Жертвовать приходится и чувствами других ко мне.
Вот почему я разорвал все связи с ними обоими – с Коконе и с Харуаки.
– Ты же это не серьезно… – бормочет он, сжимая дрожащие руки в кулаки. – Блин, ну ты же не можешь это серьезно… Дайян…
Похоже, атака Харуаки на этом заканчивается.
Я отворачиваюсь от него и мрачно смотрю на Кадзу.
– Кадзу, не тормози. Давай дави «Кинотеатр» побыстрее.
Я незаметно вытираю холодный пот со лба.
Хоть я и держусь спокойно и неприступно, на самом деле я понес урон.
Из-за откровенной мольбы Харуаки «тени греха» внутри меня начинают бушевать. Вот-вот они вырвутся из своих оков и разорвут мое тело в клочья.
Мой разум на краю пропасти. Одно-единственное слово может скинуть его за этот край.
Отшвырнуть все прочь – какая приятная мысль.
Но я –
Я смотрю на Аю Отонаси.
Я собираюсь умереть вместе со всеми этими «грехами».
Я жестко давлю на собственную разрывающуюся от боли грудь.
Я должен приготовиться…
Следующая атака уже на подходе. Он сожрет меня, стоит мне лишь на секунду расслабиться.
…к главной атаке.
– Дайя, спасибо тебе за мэйл.
Коконе Кирино.
Кири идет ко мне.
– Это была всего лишь ловушка, чтобы заманить тебя сюда. А ты попалась, – выдавливаю я, стискивая себе грудь.
– Я знала, что это ловушка.
– Я так и думал.
И все равно она пришла – ее привели невероятные чувства, которые она ко мне испытывает.
Шаг за шагом она подходит ближе.
И с каждым ее шагом все новые воспоминания о нашем прошлом мелькают у меня в голове.
4 года – в детском саду мы ссоримся из-за какой-то конфеты, и она начинает плакать. Я тоже начинаю плакать, когда воспитатель меня ругает.
7 лет – мы на море; я спасаю Кири, бросив ей спасательный круг. Она плачет, я утешаю ее.
9 лет – во время праздника я нахожу ее сжавшейся в комочек на обочине и плачущей в свою юкату, потому что она потерялась. Я беру ее за руку и отвожу домой.
11 лет – чтобы надо мной не издевались одноклассники, я говорю ей разные гадости, от которых она плачет; позже я прихожу к ней домой и извиняюсь.
12 лет – Кири начинает прогуливать уроки, когда я говорю ей, что мне разрешили поступать в знаменитую частную среднюю школу. Она плачет от облегчения, когда я сообщаю ей, что не пойду туда.
14 лет – мы впервые поцеловались. Сразу после этого она разревелась; я не знал, что делать, и потому лишь гладил ее по голове, пока она не перестала плакать.
Почему-то в каждом из этих воспоминаний она плакала. Мои самые сильные воспоминания о ней – те, где она на меня опиралась.
Аах, как же это больно.
Каждое из этих воспоминаний превращается в атаку, которая пытается приковать меня к нормальной жизни. Каждое из них добавляет веса на мои плечи.
Пока я мучаюсь, Коконе Кирино подходит ко мне и останавливается перед соседним с моим креслом – перед оболочкой самой себя, созданной «Кинотеатром гибели желаний».
Я вижу ее лицо в ее двойнике.
Настоящая Кири склоняет голову чуть набок и заглядывает мне в глаза.
– Дайя, позволь мне ответить на твой мэйл.
И она…
– Я тоже тебя люблю.
…о б н и м а е т м е н я.
– Чт!..
Она же не может этого делать.
У нее не должно получаться заключать меня в объятия.
Когда она делает это, она тут же вспоминает ужасы своего прошлого, раны на спине и в конце концов сдается тошноте и рвоте.
И все же Кири обнимает меня.
Неужели она… сама справилась со своей травмой?
Однако Кири тут же отметает этот вариант.
– Знаешь, Дайя, я на самом деле совсем не поправилась. Я все равно чувствую себя уродиной и не знаю, что с этим делать.
Тогда – как же она меня обнимает?
– Но я поняла кое-что, – продолжает Кири. – Ты для меня все.
Ее шатает. Как она и сказала, она вовсе не справилась со своим прошлым; лишь терпя мучительную боль, которая грызет ее всю, она может держаться за меня.
Лишь так она способна меня обнимать.
– Я люблю тебя! Я люблю тебя! …Я… люблю тебя!
Да… чем мы ближе, тем сильнее раним друг друга.
Но что если бы мы смогли как-то пересилить наше прошлое, что если бы мы продолжали верить друг в друга?
Это было бы – то единственное, чего я желал бы превыше всего.
– Гг…
Еще одно воспоминание проплывает в моей голове – тот день, когда я решил изменить мир.
«Ты холодный».
Купаясь в вечернем солнце, паря в холодной красной реке, Кири отвергла меня. Я был беспомощен – даже обнять ее не мог; я был приговорен ощущать, как нашим телам становится все холоднее и холоднее.
Но если я могу обнимать ее…
Если я наконец-то, пусть с опозданием, могу согреть ее…
– У… гг…
К о к о н е.
Я* тоже хочу избавиться от этого груза!
Мне* правда можно просто быть самим собой? Я* сделаю для тебя все, К о к о н е. Я* ничего не пожалею, чтобы ты была счастлива.
К о к о н е продолжает.
– Я все для тебя сделаю, Дайя!