— Значит… любишь меня?
Она краснеет:
— На… верное…
— Наверное? — бездумно повторяю за ней.
— Зачем переспрашиваешь? Я же ответила! Или хочешь сно… снова услышать?
— Ой!.. — Я и не заметил, как поставил ее в глупое положение, поэтому спешу извиниться. — Прос… ти…
Она стоит потупившись и не решается поднять на меня глаза.
— Люблю… — бормочет она.
Но потом… собирается с силами, поднимает голову, смотрит мне прямо в лицо и повторяет:
— Люблю!..
В ту секунду она кажется мне такой милой, что я невольно отвожу взгляд. И одного признания хватило, чтобы мое сердце дрогнуло.
Да, она симпатичная. И добрая. Вокруг нее всегда много ребят. Ей уже признавались, но она отказывала. Да, с ней было бы здорово встречаться.
Но…
— Извини, — все-таки выдаю я и даже сам удивляюсь, как у меня хватает смелости.
Знаю, она, пожалуй, слишком хороша для меня. Но дело не в этом. А в том, что я просто не в состоянии представить нас вместе. Этому не бывать.
Тут же из ее глаз исчезает надежда, и они наполняются слезами. Понимаю, я сам виноват, но сил на нее смотреть у меня попросту нет.
Мы стоим и молчим. И будем молчать, потому что, кроме «извини», все равно говорить нечего.
— Но ты задумался, да?.. — бормочет она, и я киваю. — А ты, значит, любишь умайбо?
К чему это она? И все-таки я снова киваю.
— Но со вкусом бургера и соуса терияки тебе нравится меньше всего?
— Ну да…
— А какой тогда любимый?
— Ну… наверное, с кукурузным крем-супом… — смущаясь, отвечаю я, хотя до сих пор не понимаю, зачем она об этом спрашивает.
— Ага, понятно-понятно… — кивает она. — Ха-ха… ошиблась, значит.
Вполне обычный ответ, но… почему? Почему-то мне кажется, что ее словно заклинило. Будто весь разговор был записан на старую пленку.
— А если бы я призналась как-то иначе, ты бы тоже по-другому ответил? — потупившись, спрашивает она.
Не знаю. Я ведь и в этот раз задумался… Хотя нет, на самом деле я знаю.
Я бы все равно ответил «нет».
Пока я остаюсь прежним, пока все вокруг меня остается прежним, ответ не изменится.
Сегодня я даже представить не могу, как мы будем встречаться, поэтому и отказал.
— А ты ведь задумался, — повторяет она, хотя я не отвечаю. Но это и не нужно. Похоже, она приняла мое молчание за «да». — Значит, надо и дальше признаваться, пока ты не согласишься?
Наверное. Так мне хотя бы будет стыдно за то, что я отверг ее чувства.
Но все-таки… это должно случиться завтра.
Сначала мы поругались с Отонаси, потом еще и Коконэ вдруг позвонила… Я страшно устал. Хотя нет, я просто искал себе оправдание.
Потому что я совсем забыл.
Забыл об аварии.
Подходя к перекрестку, я сразу вспомнил все, что мне в той аварии пришлось пережить. Сам я вне опасности, за меня можно не беспокоиться.
Но проблема в другом: в аварии обязательно будет жертва.
А я совсем об этом забыл, поэтому никак не смогу помочь. Я знал, что грузовик переедет кого-то, и ничего не сделал, чтобы предотвратить аварию. Забыл — не оправдание.
Так страшно! Кто-то обязательно погибнет. Погибнет так же, как и я.
На перекрестке стояла Моги.
Девушка, которую я люблю.
На нее несся грузовик.
Но я был слишком далеко от нее, чтобы помочь. Как бы я ни бежал, успеть бы мне не удалось.
Я понимал, что из-за моего бездействия у меня руки в крови, причем в крови моей возлюбленной. Из-за меня она погибнет. Из-за вечного легкомыслия я постоянно забывал о долге, и моя возлюбленная опять и опять погибала.
— А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!
Я бежал наперерез грузовику. Чтобы спасти Моги? Нет, вовсе нет. Просто притворялся, что бегу и таким образом пытаюсь сделать хоть что-то. Не для нее — для себя, чтобы совесть не сожрала меня живьем.
Жалкий, какой же я жалкий!
И тут я увидел…
— А?..
Моги, которую было уже никак не спасти, оттолкнули в сторону.
И это сделал не я — я бы не успел.
Оставался лишь один человек, способный на подобное.
Это была та, кто неустанно сражается, даже если я ничего не помню или прикидываюсь незнающим.
Только она не успевала, никак не успевала спастись сама…
И все же она, Ая Отонаси… прыгнула вперед.
Да, точно, вспомнил!
Сколько раз я уже видел эту картину.
Ведь все в очередной раз повторится, и вообще не важно, спасется кто-то или нет. Останется только память о предсмертной боли. Страх перед смертью. Отчаяние оттого, что как ни крути, а этот день наступит снова.