Победно сияя, Ишмаэль примчался обратно ко мне.
– Он забрал мои деньги, – сказал Сэм обиженно, шагая к нам по двору. – Дядя Хен, он забрал мои деньги.
– Они мои, дядя Сэм, – твердо возразил Ишмаэль и засунул деньги поглубже в карман.
– Дядя Хен, пусть он отдаст! – надул губы Сэм.
– Вы перестанете или нет? – сказал я. – Господи! У меня словно не один ребенок, а два. Мы на рыбалку ехать готовы?
– Я хочу есть, – сказал Ишмаэль.
– Я взял сосиски, – ответил Сэм. – Разложим костер и нажарим гору хот-догов – что скажешь, ковбоец?
– Хорошо, – сказал Ишмаэль.
– Ты поедешь с Сэмстером или со своим дядей Хеном? Предупреждаю: Хен водит как старая бабушка. Если поедешь с ним, то доберешься на место не раньше завтрашнего утра, а там уже придет пора идти в церковь.
Иши хихикнул.
– Поезжайте вперед, – сказал я. – А я пока возьму наши купальные шорты.
– Они нам не нужны, – сказал Сэм.
– Нужны, – сказал я. – И солнцезащитный крем. Твой дядя Сэм всегда его забывает. Он, очевидно, считает, что нам нравится разгуливать красными, как вареные раки.
– Поехали, парень, – позвал его Сэм.
Они уселись на квадроцикл и покатили к реке, но не раньше, чем Сэм сделал лихой поворот.
Я снова поморщился, надеясь, что квадроцикл устоит, и они не…
Мы съели сосиски, потом долго рыбачили, потом пошли плавать. Я заставил Сэма надеть купальные шорты.
– Они нам не нужны, – огрызнулся он, пока мы переодевались. – Хен, мы должны быть собой.
– И мы будем – как только разберемся с опекой. А до тех пор, Сэм Рейкстро, ты будешь держать своего жеребца на конюшне. Теперь все изменилось. Да и потом, мир, по-моему, уже достаточно насмотрелся на твою пипку.
– Ладно, мамочка, – тяжело вздохнул он. – Все равно ему не нравится плавать.
– Это ведь мне предстоит отвечать перед судьей.
– Я тоже там буду.
– Ему будут задавать вопросы о нас, знаешь ли.
– Знаю.
– Ну и я не хочу, чтобы кто-нибудь вроде мисс Стеллы пришел и сказал: «О, кстати, я слышала, что они купаются нагишом».
– Что плохого в общении с матерью-природой?
– Сэм, не начинай.
– По-моему, это идиотизм. Радовались бы, что мы выводим его на свежий воздух, и он не сидит целыми днями на заднице, толстея и играя в видеоигры.
– Сэм, просто помоги мне сейчас, хорошо?
– Бэби, я с тобой, ты же знаешь. Я просто говорю свое мнение. Скоро, наверное, заставишь меня еще и в церковь ходить, да?
– Тебе бы не повредило.
– Не понимаю, зачем вообще ты туда ходишь.
– Только не говори, что ревнуешь к моему невидимому приятелю.
– Как по мне, ты только время зря тратишь.
– Слушай, давай не будем, – сказал я.
– Но это нелепо!
– Окей, ты не веришь. Ну и отлично. Дело твое.
– Мне это не нравится, – прямо сказал он. – Они только и делают, что шипят на тебя и называют больным. Как можно с этим мириться?
– У меня есть право отвечать перед своей собственной совестью. Они могут быть не согласны, но это их проблема, а не моя. И я, знаешь ли, не совсем Мария Магдалина.
– Они считают ровно наоборот.
– Я не собираюсь опять заводить этот спор. Иди насади своему сыну червяка на крючок и скройся уже с моих глаз.
Глава 53
Мы заигрались
Когда мы наплавались, я расстелил возле угасающего костра покрывало, намереваясь прикрыть глаза и чуть-чуть подремать. Когда я снова открыл их, время уже близилось к ужину, а солнце садилось.
– Почему вы не разбудили меня? – спросил я, садясь и потирая глаза.
– Мы заигрались, – ответил Сэм.
Они разожгли новый костер. На огне, потрескивая и распространяя по воздуху аромат, лежал большой окунь, частично завернутый в алюминиевую фольгу.
– Хочешь есть? – спросил Сэм.
Я хотел.
– Скоро будет готово.
Лицо и грудь Ишмаэля были красного цвета.
– Ты что, больше не мазал его? – спросил я.
– Ему не нужен солнцезащитный крем.
Я сказал Ишмаэлю стоять смирно и, ворча совсем как когда-то мама, смазал кремом его лицо, спину и грудь.
– Ты будешь проклинать своего дядю Сэма, если это превратится в ожог, – сказал я.
Ишмаэль сел рядом с Сэмом и уставился на него с чудесной улыбкой во все лицо. Они быстро сдружились, говорила эта улыбка. Из нас двоих Сэмстер был добрым дядей.
– Может, споешь что-нибудь? – предложил Сэм.
– Я больше не пою, – сказал я.
– Я уверен, Иши с удовольствием бы послушал тебя. Правда, Иши?
Ишмаэль энергично кивнул.
– И думать забудь.
– Ну пожа-алуйста. – Сэм сделал умоляющее лицо. – Ты разве не помнишь, как раньше мы пели возле костра? Как приносили гитары, делали музыку, сочиняли мелодии…
Я насупился.
– Дяде Хену больше не нравится веселиться, – доверительным тоном объяснил Ишмаэлю Сэм. – Он становится стареньким.
– Просто желания нет, вот и все.
– Он утратил свой свет, – продолжал Сэм. – Как-то раз он стриг газон у мисс Иды и переехал свой свет газонокосилкой. Или его слопала мисс Ида. Господь свидетель, она ест все, что не прибито.
Ишмаэль засмеялся.
– И теперь от него осталась только пустая, грустная оболочка…
– Может, хватит уже? – сердито прервал я его.
– Мамочка, ну встряхнись же ты. Прошло столько времени с тех пор, как они…
– Я не хочу обсуждать это перед ним.
– Хен, это история вашей семьи. У него есть право знать.
– Серьезно? Ты собираешься просветить его прямо сейчас?
– Все равно дети в школе ему разболтают. Ты не считаешь, что мы должны…?
Когда от меня не поступило дополнительных возражений, Сэм повернулся к Иши.
– Мама и папа дяди Хена умерли несколько лет назад. Ты это помнишь?
– Немного, – признал он.
Сэм, слава богу, опустил все менее поучительные детали.
– Они были твоими бабушкой с дедушкой.
– Я знаю.
– Тебе тогда было годика три или четыре. Ты помнишь их похороны?
Иши пожал плечами.
– В общем, с тех пор Хену грустно. Раньше у нас с ним была своя группа. Мы сочиняли песни, и пели их, и устраивали концерты. Но теперь ему больше не хочется петь.
– Почему?
– Не знаю, Иши. Он не говорит, почему.
– Он грустит?
– Угу.
– О.
Ишмаэль посмотрел на меня.
– Я не грущу, – сказал я. – Просто… ну, надо же нам платить по счетам. Я должен работать. У меня нет времени валандаться с группой.
– С таким настроем не стать рок-звездой, – сказал Сэм.
– Желанием стать рок-звездой счета не оплатишь. На случай, если у тебя плохо с памятью, напомню, что большинство наших концертов были благотворительными, и нам не платили. Невозможно платить по счетам, занимаясь благотворительностью.
– Но у нас только-только начало получаться. Мы могли бы поехать в Мемфис, в Нэшвилл, записать демо-альбом…
– Могли бы – как миллион других маленьких групп. А потом – как они же – могли бы умереть с голоду.
– Я всегда находил твой оптимизм очень бодрящим.
– Сэм, если ты облажаешься, то всегда сможешь вернуться домой. Твоя мама оставила твою комнату в точности, какой она была, когда ты ушел. А мне, если я облажаюсь, идти некуда.
– Ты можешь жить у моей мамы вместе со мной.
– Очень смешно.
– Видишь, о чем я? – сказал Сэм Ишмаэлю. – Он испугался, что у нас ничего не получится, и теперь вообще не желает петь. Даже крохотулечную песнюшечку для своего крохотулечного племянника. О, нет! Разве можно! Она же убьет его.
– Отвянь, – сказал я.
– Ты хорошо поешь, дядя Хен? – спросил Ишмаэль.
– Хорошо ли поет дядя Хен? – словно не веря своим ушам, повторил Сэм. – Шутишь? Иши, да он настоящий болотный бог рока. Он залезает на сцену и начинает рычать о топях, о гулящих женщинах, о курении сигарет, и у людей сносит крышу. Он типа нашего болотного Джастина Бибера. Я тебя умоляю! Ангелы сбросили его с неба, потому что завидовали его умению петь. Сама Адель звонила ему и упрашивала дать урок вокального мастерства. Хорошо ли поет дядя Хен? Господи, Иши!