На полу были следы, оставшиеся после того, как я отправил Сэма искать свидетельство о рождении Ишмаэля.
Остановившись посреди коридора, я оглядел фотографии, окутанные мраком и темнотой. Я знал их наперечет, видел их миллионы раз. Они висели на стенах так долго, что поблекшие вокруг рамок обои сохранили под ними свой цвет.
Мои шаги тянули за собой паутину.
Я встал напротив родительской свадебной фотографии. Мама смотрела в будущее с яркой улыбкой, которая открывала ее кривоватые зубы. Она была молодой, красивой, но невысокой. Папа был на голову выше ее. Теперь мне казалось, что в его глазах есть темнота, которой я раньше не замечал. А может я себе напридумывал.
Он не был похож на человека, способного изнасиловать свою двенадцатилетнюю дочь. Но с другой стороны, а как должны выглядеть подобные люди, если не обычно, как все? У них же нет печати Каина на лбу или рогов.
Я очень долго смотрел на него, унесенный внезапным потоком воспоминаний – о его запахе, виде, манере держаться, звуке голоса, речи – остроумной и очень часто похабной, – тяжелых шагах (моя спальня была прямо под лестницей, и когда он вышел на пенсию, я слышал эти шаги каждую ночь). Я вспомнил его руки у себя на лице и как он называл меня «малышом». Других ребят отцы называли «ковбоец», «приятель» или «спортсмен», а ко мне отец обращался «малыш», «мой хороший» и «крошка». Я ненавидел, когда он звал меня так – особенно, если рядом были друзья. И только лет в двадцать я понял, что эти прозвища выражали его привязанность к нам. Он называл так только свою жену и детей.
Страховой агент, он был достаточно заурядным и скучным, однако надежным и, похоже, довольным тем, что дала ему жизнь.
Или мне так казалось.
Пока я смотрел на него, на меня вдруг нахлынула ослепляющая, острая ненависть. Мне захотелось врезать по его фотографии кулаком, словно оно могло каким-то образом передать ему то, что я чувствовал.
Сара всегда была хрупкой и маленькой. Будучи на восемь лет старше ее, я всегда над ней возвышался. А надо мной возвышался отец. Каково же ей было, когда такой крупный мужчина ночью пришел в ее спальню? Разве она была в силах отбиться? Что она ощутила, когда его туша нависла над ней в темноте, делая вещи, которые она не могла, наверное, даже понять?
Как ты мог, глядя ему в лицо, думал я.
Как?
То, что он сделал, было не просто больным извращением. Это был мучительный, травматичный, жуткий удар, нанесенный маленькой девочке.
Как такое вообще могло прийти ему в голову?
А смотреть на растущий живот своей маленькой дочки, зная, что отец – это ты…
Почему Сара мне не сказала?
Я прошел по коридору, открыл дверь в спальню родителей. Все осталось в точности, как я запомнил. Два отцовских костюма по-прежнему лежали там, где я бросил их на кровати после попыток решить, в котором его хоронить. Мне было так жалко его – застреленного женой, моей матерью, опозоренного перед всем городом. Я хотел одеть его в лучший костюм, но никак не мог решить, какой из них лучший. В конце концов я сузил выбор до трех, оставил два лежать на кровати и ушел, подумав, что после похорон приду и повешу их в шкаф. Но пришел я только сейчас.
Ко мне вернулся тот день – с внезапной, резкой, болезненной ясностью.
Я сел на кровать, закрыл руками лицо.
Иногда мне казалось, что прошлое висит у меня на шее как жернов, который душит меня и своей непостижимой мерзостью тянет на дно. Как можно было ходить с поднятой головой, когда моя кровь сделала такие ужасные вещи, когда она была заражена какой-то болезнью, безумием, которое в конце концов взорвалось? Как я мог смотреть в зеркало и не видеть глаза отца, мамин нос, и не вспоминать, что они сделали, – и на что был способен я сам? Как я мог смотреть людям в лицо, когда стыд и позор были вписаны в мою ДНК?
Все это время я злился на маму, и моя ярость граничила с каким-то странным озадаченным отвращением к тому, что, как до недавних пор я полагал, сотворила она.
Я обвел их комнату взглядом, вздохнул, встал, подошел к окну и раздвинул шторы. На пол лег солнечный свет.
Если Сара в тот день приходила домой… Если отца застрелила она, а не мама…
То почему мама убила себя?
Если дело уже было сделано… если папино тело сидело на стуле, как я и нашел его… если все было кончено… то почему мама не позвонила в полицию, а направила дробовик на себя?
Я знал, почему.
Ну конечно.
Причина могла быть только одна.
Я открыл окно, чтобы впустить свежий воздух, положил ладони на подоконник и заплакал.
Глава 96
Я хочу щенка
Ровно в три тридцать Иши соскочил со ступенек автобуса и, когда тот отъехал, повернулся, чтобы помахать другому мальчику вслед.
У него появился друг.
– Как прошел день, малыш? – спросил я, пока за руку вел его к дому.
– Хорошо, дядя Хен. Я хочу есть!
– Ты всегда хочешь есть.
– Но я по правде хочу.
– Вас в школе разве не кормят?
– Ты готовишь лучшéе.
– Лучше.
– Я знаю! Потому мне и нравится.
– Нет. Я про то, что нет такого слова – лучшéе.
– Я знаю. Но я хочу есть, дядя Хен. Можно печенье?
– А ты его заслужил?
– Да.
– Почему?
– Потому что мне дали звездочку.
– Звездочку?
– За слова. Я написал их все правильно, и мисс Кора дала мне звездочку.
– Тогда, полагаю, ты заслужил печенье.
– Суперски!
– Что значит «суперски»?
– Не знаю. Дядя Сэм так говорит.
– Он суперский, да?
– Я хочу показать ему свою звездочку.
– Он будет страшно горд за тебя.
Он помолчал, щурясь на меня сквозь толстые линзы очков.
– Дядя Хен?
– Да?
– А у Кейдена есть щенок.
– О.
– Можно мне тоже?
– Щенка?
– Да.
– Сначала мне нужно посоветоваться с твоим дядей Сэмом.
– Ну пожалуйста.
– Даже не знаю. Щенок требует много внимания. Ты будешь им заниматься?
– Да.
– Точно?
– Да. Ну пожалуйста.
– Тебе придется делать все самому.
– Хорошо, дядя Хен. Я обещаюсь.
– Кормить и поить его.
– Я буду! Честное слово.
– И ты будешь должен научить его ходить в туалет во дворе, а не ко мне на ковер.
– Я знаю. Дядя Хен, ну пожалуйста?
– Давай поговорим с дядей Сэмом и поглядим, что он скажет.
– Хорошо.
Он обогнал меня, взбежал по ступенькам крыльца – так легко, словно всегда жил в этом доме, – распахнул парадную дверь и, бросив рюкзак на полу, унесся прямо на кухню.
Я улыбнулся.
Глава 97
Ее зовут Бо
После ужина мы погрузились в Сэмов пикап и поехали к Шелли и Гвен.
– Ковбоец, ты точно уверен? – спросил Сэм.
– Я хочу щенка, – объявил Ишмаэль. От предвкушения он был сам не свой.
– Что ж, мисс Шелли сказала, что ей недавно подбросили выводок новорожденных щенят. Она сделала им прививки и все такое и с радостью отдаст тебе одного, но только если ты будешь заниматься им сам.
– Хорошо, дядя Сэм.
– Обещаешь?
– Обещаюсь.
– На мизинчиках поклянешься?
– Клянусь.
Он вытянул палец и поклялся на мизинчиках со своим дядей Сэмом.
– Ловлю на слове, приятель. Не подведи меня.
– Не подведу, дядя Сэм, – очень серьезно пообещал он.
Мы свернули на подъездную дорожку, миновали сам дом и поехали к клинике на заднем дворе, где нас уже ждали Шелли и Гвен.
– Вы только взгляните! Маленькая козявка! – воскликнула Гвен, когда Ишмаэль выпрыгнул из пикапа. – Ты такой красивый в этих очках.
Ишмаэль усмехнулся.
– Твой дядя Хен говорит, ты хочешь щенка. – Шелли присела на корточки и взяла Иши за руки.
Он кивнул.
– Иметь собаку – очень большая ответственность. Ты справишься, если я отдам тебе одного из наших щенков?
Он снова кивнул.
– Ну, тогда вперед.