Алваро тоже не хотел гонять с автоматом, но об этом говорить было нельзя, а после подслушанного разговора - тем более нельзя, нужно было научиться всему, что тут могли дать; но Эулалио говорил о том, что автомат - не лучшее оружие, его не спрячешь в кармане и тем более не спрячешь за щекой, и показал, как можно убить половинкой бритвенного лезвия, только одно движение языка, и - фонтан крови... можно захватить самолет, например, ведь никто не заставит сдавать в багаж несессер.
Там было хорошо, на базе, а лучше всего вечером, после ужина, после холодного душа, на крыльце. Черное, близкое небо с крупными звездами сквозь листья - протяни руку да сорви; роящиеся вокруг лампы мошки, паутина слов, увлекательная игра, в которой можно было стать то проворовавшимся бухгалтером солидной фирмы, то шпионом, решившим проникнуть в архив крупной корпорации... Эулалио иногда подсказывал, но большая часть действий вытекала из самой логики игры.
Я соврал Раулю, я соврал старухе Росси, думает во сне Алваро. Я ничего не выдумал сам, меня научили - мы же играли в террориста-одиночку, целую неделю играли, как я мог забыть?.. Я же не помнил, не помнил совсем, Эулалио мог бы вспомнить, и что игры вообще были, а вот во что тогда играли, о чем вообще говорили, сидя на крыльце - не помнил, пока не заснул. Пока не полетел над словами, пока не увидел голубые бархатные и серые суконные заплаты...
Алваро думает, что все расскажет, все и целиком, и непременно, и всем - и Раулю, и господину Сфорца, и вредной Габриэле, и замечательной Пауле, - расскажет, если не забудет, если сумеет вынырнуть из мира, который сон, текст и слово. Выныривать же страшновато, он помнит, что там - боль, не такая уж сильная, было и хуже, но во сне боли нет совсем, во сне можно все, а люди похожи на геометрические фигуры. Вот Рауль - восьмиконечная звезда, изумрудная, яркая и блестящая. Преподаватель социологии - он, несомненно, серо-стальной куб. Безымянный спутник Паулы - никелированный цилиндр...
Васкес всем все расскажет, непременно, ему бы только вернуться из слов, выплыть к людям, услышать собственный голос; он понимает, что все из-за наркоза, наверное, операция, от простых анальгетиков так не бывает, понимает - и благодарен, потому что вернулся к себе, прошел по ниточкам, и, кажется, сумел защитить Паулу, значит, все хорошо, вот только выбраться бы наружу. Хотя бы когда-нибудь. Закрыть бесконечную книгу своего прошлого, перестать читать самые неприятные страницы - и ту, где Рафаэль толкает мать, вставшую на подоконник, чтобы вымыть окно, и ту, где отец впервые приходит домой не подвыпившим, а пьяным, и больно дерется, и разбивает брату лицо, и рычит, что все они виноваты, все, бездельники, нахлебники; отец пропил остаток компенсации, полученной от Пелаэса, на нее уже все равно ничего нельзя было купить, в новой квартире не было даже мебели... закрыть бы эту книгу, закрыть раз и навсегда, но так тоже нельзя, уже один раз попробовал - и не смог найти себя.
Но можно написать новую главу.
Первые желания просты и незамысловаты: пить, губы пересохли, а в горле словно репейник застрял. Перевернуться - плечо затекло, теперь везде болит, от локтя до шеи. Почему-то положили набок, странно. Грудь тесно сжата, схвачена со всех сторон, не вздохнуть. Между лопаток саднит и чешется. Неудобно-то как, думает Алваро, но не рискует шевелиться, и осторожно открывает один глаз.
Перед ним - иссиня-белая пустыня, ледяные складки отбрасывают голубоватые тени, переплетение нитей кое-где прерывается мелкими узелками, а далеко впереди виднеется черно-красный выпуклый прямоугольник. Если присмотреться, можно уловить очертания буквы S. Потом Алваро понимает, что нужно открыть и второй глаз - тогда он видит обложку глянцевого журнала и женскую руку с обручальным кольцом. Потом - вторую руку, лежащую на голубой ткани, широкую, с коротко обрезанными ногтями и ссадиной повыше запястья. Ссадина замазана йодом.
Сиделка, констатирует факт Алваро, и выдает подобающее благопристойному больному: "Пить!".
- Сейчас, - спокойно отвечает женщина. Алваро узнает голос.
Дальше ему в рот вставляют длинную гибкую трубочку, торчащую из подобия детской бутылочки, и в ней не вода, а что-то, похожее на пакостный чай с лимоном, мало что остывший, так еще и разбавленный, но выбирать не приходится, а капризничать стыдно. Хотя, наверное, можно - ну что взять с человека, только отходящего от наркоза? Жажда побеждает, и юноша употребляет содержимое поилки, пока ее не отбирают самым свинским образом, не дав даже половины. Паула - вредина, чего от нее еще ожидать...